Александр Тавровский - Каменная могила

Я подошёл к «дээсовцам». Здесь преобладали светло-голубые тона. Но лозунги тоже по-большевистски отливали кровью. «Коммунистов – на виселицу!» «СССР – на свалку истории!» и, конечно, «Свободу Валерии Новодворской!»

– Разве Новодворская арестована? – спросил я двух нестарых дам, гордо держащих тяжёлый плакат, как хоругвь.

– Мы имеем в виду свободу духа, молодой человек! – ответила дама, очень похожая на известную дикторшу местного телевидения. – В этом смысле Новодворская несвободна всегда!

– И при Ельцине тоже?

– Не будьте наивны, молодой человек! Ельцин и Горбачёв – близнецы-братья! Демократический союз борется не с персоналиями, а с идеями. С властью в любом её обличье.

– Так Новодворская – просто анархист? – придвинулся я к дамам и включил диктофон. – Это уже интересно!

– Не ваше дело! – взметнулась вторая дама, не похожая на дикторшу местного телевидения. – Соня, смотри, он нас хочет записать на плёнку. Но вы всё равно ничего не опубликуете, без нашего разрешения!

– Почему? – удивился я. – Вы же – демократы. Откуда у вас цензура?

– По-шёл на хер! – по слогам отчеканила одна из дам и замахнулась плакатом.

– Не понял! – вздрогнул я.

– Я говорю: пошла на хер, «жёлтая пресса»!

«На хер, так на хер, и как можно дальше!» – подумал я, едва увернувшись от падающего мне на голову голубого плаката.

В этот день в городе произошло два исторических события. В парке белой краской была залита лысина бюстика Ленина, установленного над входом в его челябинский мавзолей, а у начальника областного управления милиции товарища Полякова какая-то штатская сволочь стащила генеральскую папаху. Причём, прямо с головы, у евонного подъезда, на виду у шофёра-тело-хранителя. Папаха не найдена до сих пор. Это был уже полный демократический беспредел.

Иголкин… Иголкин! До чего же знакомое имя. А, главное, морда. И как эти старые комсомольцы – буквально все на одно лицо! Но этого Иголкина я определённо где-то…

Вот так смотрит собака на луну и думает: до чего же эта круглая бледная немочь на луну похожа! И где же я её раньше видела? Да вчера же вечером на этом же месте! Только вчера – после ужина, а сегодня – до. Значит, день стал ещё короче, а ночи длиннее! Почему не наоборот? Как странно… Хоть волком вой!

Да!!! Щенка мы назвали Бонд. Вот так, не долго думая, за его волю к жизни. Имечко, конечно, не божественное. Скорее, бандитское. Между собой мы его и звали просто и ясно: Бондит. Не помню, кто его первым позже обозвал Черномырдиным, в честь нового премьер-министра. Ничего похожего… Но псина ж некрещёная, в ЗАГСе или синагоге не регистрированная, как хочешь так и зови!

Это моему отцу в метрике писарь синагоги каллиграфически вывел на века: «в семье мещанина такого-то и мещанки такой-то родился мальчик и дано ему имя Ной» И дата – 17 ноября 1917 года (по старому стилю, разумеется).

Тут уж каждая буковка, как гвоздь в ковчеге. Выдернешь – утопнет ковчег, пропадёт ребёнок.

Бабка моя, Нахама Ноевна, точно с Богом советовалась, когда сына именовала! Была она умнейшей девкой и очень могла окончить гимназию с золотой медалью. Как Владимир Ульянов, между прочим. Поэтому перед самым выпуском вызвал её к себе гимназический батюшка и сказал без лукавства:

– Мадемуазель Окунева! Вы – гордость нашей гимназии, и, как никто, достойны золотой медали. Но… мне стыдно повторять заблуждения нашего печального века… вы никогда её не получите. И хорошо знаете – почему. Мне известно, что вы человек неверующий. Умоляю вас, отбросьте предрассудки своего несчастного народа – креститесь! Ведь вам, в сущности… всё равно. А Господь сам во всём разберётся. И наш и ваш. Перед вами откроются двери лучших университетов страны. Решайтесь!

– Могу я подумать? – попросила моя бабка. И думала целых пять минут, как пять тысяч лет, а потом твёрдо произнесла:

– Спасибо, батюшка, но я не могу.

– Очень жаль! – прошептал батюшка и коснулся золотого креста на груди. – Бедная Россия! Тысячу раз прав отец Сергий, говоря: «Господи! Почему у нас при таком обилии героев, так мало просто умных, порядочных людей?» Своим отказом, мадемуазель Окунева, вы открываете дорогу другим, и дай Бог, вам об этом никогда не пожалеть! Всем нам не пожалеть! Что ж, тогда вам остаётся только одно – преподавание в младших классах реальной школы. Увы!

А дальше бабка начинает творить чудеса. Она не меняет веру, но зачем-то полностью меняет имя и отчество, как будто это что-то могло изменить в царской России. А в стране победившего пролетариата тем более. И с тех пор зовётся Надеждой Наумовной. Но сына своего вопреки всякому здравому смыслу и чувству самосохранения называет в честь своего же отца: Ной. И всю жизнь учит сопливых первоклассников читать по слогам. И может быть, никогда не жалеет об этом.

А отец никогда не изменит своё библейское имя. Хотя в войну запросто можно было потерять всё, кроме партбилета, и поменять не только имя, но и национальность.

Ной не сделает этого, никогда его танковая бригада по личному приказу товарища Сталина вместе со всей легендарной Кантемировской дивизией, отвлекавшая немцев от Сталинграда, была загнана в окружение под Красноармейском, ни потом, когда уже по неизвестно чьему приказу остатками горючего жгли расстрелявшие весь боекомплект танки, а специальная команда добивала раненых, и даже когда шли, отстреливаясь, по горящим улицам города, и многие комиссары и командиры бросали в огонь свои документы, стремясь затеряться в чужих частях, и даже когда уже неразличимой массой танкисты вывалились на окраину Красноармейска в обнажённую «донецкую» степь, и, разделившись, бросились на прорыв. И только та часть, с которой пошёл Ной, прорвалась. А, может, Бог знает, прорвалась именно потому, что с нею был Ной.

Впрочем, всё решилось ещё раньше, в последние часы перед выходом из Красноармейска, в каком-то залитом водой подвале, когда Ной окончательно сошёл с ума и добровольно вступил в партию. После этого изменить что-либо было уже просто невозможно. Потому что партбилет Ной потерять не мог и по всем статьям стал обречённым трижды, как коммунист, офицер и еврей.

А через много-много лет жена его друга, простая, но пламенная русская евангелистка Валя как-то скажет:

– Когда Господь призовёт всех евреев в землю обетованную, тебя он призовёт первым. Потому что ты – Ной! И ты пойдёшь к нему, и поведёшь за собой остальных, и спасёшь их.

Вести евреев в землю обетованную во времена Брежнева было не совсем удобно. К тому же Ной терпеть не мог никакого насилия над собой. Даже со стороны Бога.

– А если я не захочу? – возмутился он.

– А кто тебя будет спрашивать? – успокоила его Валя. – Скажет Господь: иди! – и пойдёшь, как миленький! И воздвигнешь новый Израиль! Чем тебе плохо?