Валентин Пронин - Полет орла

Русским же мыканье по чужим землям и необходимость погибать неизвестно за что изрядно надоели. Впрочем, среди офицеров бытовали разные мнения. Одни мечтали вернуться к родным, близким и возлюбленным, к балам, обедам и развлечениям. Другие (их все-таки было большинство) понимали: победные марши и рокот французских барабанов приближаются к границам России. И если не понимать этой явной угрозы, то участь отечества может решиться трагически: враг окажется на ее территории.

В феврале 16-го числа главнокомандование объявило поход. А в марте, уже пригретые первыми весенними ростепелями, Сеславин вместе со своей ротой конной артиллерии пересек границу Прусского королевства. Здесь было намного теплее, чем в русских пределах, где, по ночам еще властвовала зима. Дороги раскисли, распустились, отмякли. Грязь и слякоть стояли неимоверные. Артиллерия могла двигаться не более 2–3 верст в сутки. Известны случаи, когда всадники почти тонули при понижении рельефа местности, их приходилось по-настоящему спасать.

Наконец в апреле дороги подсохли. К концу мая возобновились прерванные военные действия. А 29 мая при городе Гейльсберге Сеславин был направлен для усиления авангарда Петра Ивановича Багратиона, атакованного французами. Запряженные сильными лошадьми, пушки Сеславина примчались на боевую позицию.

И вот молодой офицер услышал не учебный, а поражающий близостью смерти свист пуль, визг картечи и глухие взрывы от неприятельских ядер. Большой отряд французской кавалерии, блистая клинками, атаковал русский авангард. Сеславин приказал снять с передков пушки на самой ближайшей дистанции от противника. Он уже различал в первых рядах французов их лица с открытыми ртами и чертами, искаженными яростью боя. Гвардейцы Сеславина привычно, ловко и весело заряжали картечью и наводили орудия.

– Ну, братцы, не посрамимся. Дадим врагу отпор достойно. Заряжай, наводи… Пали! – По команде поручика канониры подносили дымящиеся пальники к затравкам. После оглушительного грохота сквозь рассеявшийся дым Сеславин увидел отступающего противника. На кочковатом от разрывов поле корчились в последних судорогах или неподвижно лежали тела убитых и раненых людей и лошадей. Все внимание Сеславина было сосредоточено на действии его орудий. Он следил и моментально реагировал на изменение диспозиции.

– Ага, эти с фланга скачут… Быстро сдвинуть две пушки влево. Заряжай, наводи… Пали!

Некоторые опытные офицеры, находившиеся поблизости, в горячке боя все же обратили внимание на сноровку сеславинских гвардейцев и его хладнокровие, спокойное, точное командование. Невозмутимость поручика невольно передавалась и его канонирам. Хлесткие выстрелы картечью заставили врага отступать.

Однако усиленный все новыми свежими войсками, противник опять бросался в атаку. Арьергардный бой превратился в серьезное сражение. Тут что-то черное бесформенное вылетело из клубов сизого дыма и ударило Александра в грудь. Скорее всего, это был кусок вражеской разорвавшейся гранаты, но, к счастью для Сеславина, на излете. Тем не менее поручик упал, прохрипев своим канонирам: «Продолжайте…» Горлом пошла кровь от удара. Александр потерял сознание.

Очнулся он уже в лазарете с перевязанной грудью. Прежде всего ощутил досаду из-за того, что его первый бой был столь скоротечен. Однако кровь время от времени шла горлом, как у чахоточного. Через день он оказался в походном госпитале. Тут к лежачему Сеславину подошел, улыбаясь, Лев Нарышкин. У него повязка на левой руке.

– Какая встреча, господин поручик гвардейской артиллерии! – шутил жизнерадостный Нарышкин, усаживаясь рядом с постелью Сеславина. – Сколько лет, сколько зим, Саша!

– Да не так давно имел удовольствие тебя видеть, – отозвался приветливо Сеславин, хотя чувствовал себя довольно скверно. – С тобою-то что?

– Вот, сам видишь, ручонку поломал, – продолжал посмеиваться с юношеской беспечностью Лев. – Размахивал очень уж ручонками-то, ну и дождался… А с тобой чего приключилось?

– Сам не пойму. Треснуло чем-то в грудь. Болит проклятая, да кровью поплевываю. А так вроде бы… – Тут он смолк и перевел взгляд на солдат-санитаров, проносивших мимо него тело, накрытое с головою плащом. – Словом, пока еще живой. Может, Бог помилует, оклемаюсь да вдругорядь повоюю.

– Спаси Господи да все святые земли Русской.

– Чем обрадуешь в положении нашей армии? Я-то несколько времени ничего не имею из военных известий.

– По правде говоря, хорошего нет. Дрались наши чудо-богатыри, аки медведи, но проворных галлов не одолели. Под Фридландом случилась конфузия. Хотя полегло и наших, и супротивников более достаточного. Все же удачливого Буонапарте никак не угоняем, не уломаем. Больше он нас в ретирадное положение ставит. Ахти нас, бедных! – Нарышкин шутить перестал, и на красивом лице юноши явилось выражение печали.

Прусская кампания закончилась Тильзитским миром. Монархи, как заносчивые подростки, приуставшие в жестоких играх, договорились прекратить на время боевые действия. Решили похоронить убитых из-за их несговорчивости солдат. И подождать, пока снова явится желание и сопутствующие обстоятельства поиграть «в солдатиков» – пострелять ядрами и картечью из пушек, погонять стройными колоннами замордованную пехоту, дать свободу показать свою лихость кавалерийским частям: всем этим хвастунишкам уланам, гусарам, кирасирам, конным гренадерам и остальным.

Бонапарт демонстрировал при встрече с Александром I лишь личную дружбу с российским императором. Создавая снисходительно-улыбчивым видом впечатление полного доверия, хитрый корсиканец вел себя очень надменно по отношению к русским вельможам и генералам. А что касалось пруссаков, то, расколотив их армию в пух и прах, французский завоеватель долго не желал с ними вообще о чем-либо говорить. Находившийся среди адъютантов русского главнокомандующего – на тот день великого князя Константина Павловича – Денис Давыдов клялся приятелям, что император Александр, едва ступив на плот посреди Немана (где происходили переговоры) сразу торопливо произнес: «Сир, я так же, как и вы, ненавижу англичан». – «О, в таком случае, – ответил Наполеон, – мир между нами заключен».

– Вот, ей-богу, – клялся потом бравый гусар и модный поэт, – когда наш государь предложил заключить одновременно мир и с Австрией, этот корсиканский наглец заявил: «Я часто спал вдвоем, но никогда втроем». – Слушая о сальных насмешках Наполеона, гусары хохотали. – Однако, – продолжал Давыдов, – встретив случайно его взгляд, я почувствовал всё презрение этого человека к остальному человечеству и пожалел, что при мне нет моей турецкой сабли и что я не могу ее применить.