Михаил Попов - Железный Хромец

Стрелы чагатаев бессильно шипели в мокром дереве и влажных шкурах, стрелы людей Тимура и Хуссейна со свистом ударили в гущу разворачивающихся всадников. Один залп, второй. После второго Тимур скомандовал:

– Стой!

И правильно сделал: чагатаи уже скакали обратно, попасть в них теперь было трудно, а стрелы приходилось беречь.

Первая атака людей услужливого хорезмийского правителя закончилась полным провалом. Десятка полтора всадников и пять-шесть лошадей корчились на холодном песке. Уносящаяся обратно рать потеряла по дороге еще двоих, пытавшихся некоторое время удержаться в седлах.

– Сейчас они будут думать, – сказал Тимур, пристально глядя в сторону противника.

– Думаешь, они не догадаются, что все дело в воде?

– Сначала они подумают, что взяли с собой плохую нефть, и попытаются напасть вторично. Меня волнует то, что они станут делать после второй отбитой атаки.

По команде Мансура из-за кибиток выбрались несколько человек и бросились вытаскивать стрелы из трупов.

Дальше все происходило так, как и предсказывал эмир Тимур. Правда, не одна, а две атаки с целью поджечь повозочную крепость была предпринята людьми Мунке-багатура. Еще до сорока человек из его войска осталось лежать возле круга, созданного сцепленными кибитками.

– Их предводитель плохо думает, – сказал Тимур после третьей атаки, – и за это его войско будет наказано.

Племянник правителя Хорезма был совершенно сбит с толку, как был бы сбит всякий человек, обнаруживший, что дерево не горит. Но не мог же он вернуться к своему трусливому, а стало быть, и мстительному дяде всего лишь с этим открытием. Тому нужны были Тимур и Хуссейн. Желательно живые. В крайнем случае он мог согласиться на их головы.

Мунке-багатур собрал сотников и сообщил им свой план. Он был столь же решителен, сколь и глуп. Было велено атаковать кибитки, оставив лошадей подле них, с одними саблями и копьями врываться внутрь этого проклятого неподжигаемого стана, а там уж видно будет. Никто из сотников, а все это были люди серьезные и бывалые, от этого плана в восторг не пришел, но вместе с тем они знали, что, если приказ не будет выполнен, не поздоровится не одному лишь ханскому племяннику. Позади была гибель верная, впереди – всего лишь сотня издыхающих от голода барласских собак, и пусть их кибитки не горят, их кровь хорошо наточенным железом, надо думать, отворяется.

Чагатаи пошли в атаку всей своей массой, и был момент, когда могло показаться, что незамысловатый план Мунке-багатура близок к осуществлению. Сплошная линия кибиток лопнула, нападающие градом летели со своих лошадей, ломающих ноги в толчее провала. Но сзади напирали все новые волны. Возглавляемые Хуссейном всадники встретили орущий чагатайский вал сплошной стеной стрел, после чего, вытащив из ножен клинки, столкнулись с ними грудь в грудь.

Сеча вскипела.

В это время Тимур со своими лучшими нукерами покидал становище с противоположной стороны. Но это было не бегство. Обогнув становище, Тимур ударил чагатаям в тыл. Это было сделано вовремя. Хуссейн, подавляемый втрое превосходящими силами, стал шаг за шагом отступать внутрь мешка, в который превратился окруженный повозками лагерь. Его людям грозила неминуемая гибель, совершенно озверевшие чагатаи перебили бы их всех до последнего человека, кажущаяся близость победы придавала им дополнительную ярость и дополнительные силы. Неожиданный удар в тыл вверг их в растерянность. Часть из них просто-таки оказалась в состоянии полной паники. Они кружили по лагерю, вопя что-то нечленораздельное, и гибли почти без сопротивления под клинками Тимуровых нукеров.

Но, надо отдать им должное, паника поразила не всех, во многих сохранилась воля к сопротивлению. Возможно, если бы путь к отступлению был свободен, они, видя бесполезность дальнейшей битвы, ускакали бы в степь. Но им приходилось, подобно рису, кипящему в котле, кружить по смертоносному лагерю без всякого строя и порядка, повсюду попадая под неожиданные удары.

Наконец Мунке-багатур случайно набрел на тот пролом, через который Тимур со своими людьми вышел ему в тыл. Не желая более испытывать судьбу, он крикнул своим телохранителям, что надобно отходить.

Победа!

Лишь первые несколько мгновений оба эмира искренне радовались ей. Но стоило им остановиться и отдышаться, и глазам их открылась воистину печальная картина. Весь лагерь был усыпан трупами. Перепрыгивая через них, повсюду носились лошади без седоков, заглушая крики многочисленных раненых. Но более всего повергало в ужас количество оставшихся в живых воинов – десятка два с половиной, не больше. Тимур охотился и сражался с двенадцати лет, но никогда ему еще не приходилось видеть ничего подобного. Тронув повод, он подъехал к Хуссейну, похожему своей мрачной неподвижностью на статую, и обнял его за плечи, шепча на ухо:

– Спасибо тебе, брат Хуссейн. Эту битву выиграл ты. Если бы не твоя стойкость, наши головы валялись бы среди этих лошадей.

Глядя перед собой на бьющегося в предсмертных судорогах жеребца, Хуссейн сказал:

– Они скоро вернутся, что мы им противопоставим?

Тимур снял шлем и вытер потную голову.

– Бегство.

С неприятным удивлением в душе осознал Тимур на третий день их горестного путешествия к югу, что он почти в точности повторяет путь незадачливого Хаджи Барласа, два года назад безвозвратно и безвестно сгинувшего в благодатных просторах Хорасана. Не придется ли ему повторить эту незавидную судьбу? Оставалось лишь надеяться на то, что Вседержитель земли и неба не скареден и для каждого человека у него найдется по отдельной судьбе.

Первое впечатление от созерцания поля битвы не обмануло эмиров. Приходилось признать, что они не одержали победу, но претерпели ее. Лишь семеро нукеров, выехавших с Хуссейном из Балха, остались в живых, погибли все шесть жен: какой-то распаленный кровью и жаром сражения зверь в человечьем обличье ворвался в кибитку, где они сбились в одну дрожащую кучу, и перерезал их кривым монгольским ножом. Хуссейн, впрочем, стойко вынес известие о гибели гарема, много сильнее его поразило бы то, что гарем попал в руки чагатаев целым и невредимым.

Сестра правителя Балха не пострадала оттого, видимо, что укрывалась в другой повозке. И это была единственная радость на фоне многочисленных бедствий. Вместо восьмидесяти воинов у эмира осталось всего одиннадцать. Пали, сражаясь, Захир и Хандал, а еще один из вернейших нукеров, Байсункар, был ранен.