Михаил Ишков - Семирамида

– Ох, и заварила ты кашу, Шами! – воскликнул Нинурта.

– Не расстраивайся, любимый! Я знаю, как умилостивить жрецов. Я предложу им дар, от которого они не смогут отказаться.

Нину подозрительно глянул на жену.

– Что ты задумала на этот раз?

Шами объяснила:

– Я посоветовалась с Ишпакаем. Он рассказал, что жрецы Ашшура уже несколько раз ошибались с определением сроков разлива Тигра [13]. Их предсказания перестали сбываться, но хуже всего, что они не в состоянии правильно рассчитать момент по явления на небе божественной Иштар. Небрежение или неумение вычислить точное время восхода звезды – куда более серьезное прегрешение, чем женщина на коне. Конечно, они попытаются списать на меня свои просчеты. Они с пеной у рта будут доказывать, будто из-за меня священный Тигр медлит с разливом. Я виновна в том, что они то и дело ошибаются с определением сроков посева. Эти обвинения, в конечном счете, будут направлены против наместника и тебя. Святоши полагают, что сейчас самое время устроить распрю. К сожалению, без доброй воли жрецов, без их поддержки невозможно добиться согласия в городе, а без согласия как воевать!

Смуту надо погасить в корне.

Пусть выложат все, пусть нарвутся.

Я знаю, как их приструнить.

Ту же мысль Шами высказала в присутствии вернувшегося из столицы Иблу.

– Что скажешь на это, Нину? – обратился к племяннику наместник.

Тот пожал плечами.

– Мое дело, господин, – командовать конницей. Когда я вижу перед собой врага, я знаю, что мне делать. Бороться со сплетнями – это женское дело.

Наместник не смог скрыть раздражения.

– Сплетни, племянник, это далеко не женское дело. Это со всем не женское дело.

Он помолчал, потом кивнул.

– Хорошо, пусть ответит твоя жена, не знаю, на радость или на горе эта разбойница поселилась в нашем доме…

– На радость, господин, на радость, – улыбнулась Шами. – Когда жрецы явятся к тебе, о многомудрый Иблу, согласись с тем, что женщина, севшая на лошадь и публично раздвинувшая ноги, достойна осуждения. Но в таком случае как следует поступить с теми, кто уже в который раз проворонил появление на небе молодой Иштар? Какой каре подвергнуть тех, кто в нынешнем году ошибся с разливом Тигра? Спроси их, о достойный, почему они раз за разом допускают ошибки, оскорбляющие богов, и не должен ли ты, как правитель города и глава общины Ашшура, задуматься, ради чего Иштар прислала в город свою воспитанницу. Не ради ли наведения порядка в исполнении обрядов?

– Ты настаиваешь, что являешься воспитанницей Иштар? Не принесет ли это ущерба нашей чести? – перебил ее Иблу.

Ответил Ишпакай:

– Почему бы нет, господин? Если один из мужчин дома Иблу имел счастье овладеть женщиной, вскормленной молоком богини, разве это не знак благорасположения богов? Мы должны заставить других поверить в чудо. Если кто-то испытывает сомнения, пусть придержит язык. Если эта мера не поможет, особенно болтливым следует отрубить головы. Нам, в кругу своих, не нужна ссора, особенно в тот момент, когда Бен-Хадад грозит отправить детей Ашшура к судьбе.

– Это слова, Ишпакай, а слова как ветер. Вылетели – не поймаешь. Я знаю жрецов, они злопамятны и хитры.

– Если потребуют, чтобы мы наказали Шами, мы накажем. Но пусть жрецы и храмовые прорицатели возьмут на себя ответственность за точность определения восхода Иштар, за сроки объявления посевной и, главное, за оракул насчет будущего похода. Всю полноту ответственности, гос подин! Пусть потом не делят ее на двоих, на троих, на всех жителей города. Пусть потом не ссылаются на волю богов, на их непредсказуемость. Почему-то в Вавилоне умеют точно вычислить и час восхода великой Иштар, и начало разлива Евфрата…

– Хорошо, что же нам делать?

Ответила Шаммурамат:

– Ты, о много испытавший, должен попросить царя Вавилона прислать в город знающего человека. Например, Набу-Эпира. Он учил меня в детстве, ему много известно – и путь звезды в небе, и путь корабля в море, и путь мужского семени в теле женщины.

Он сверит звездные таблицы и исправит ошибки, внесет поправки в священные тексты и научит местных писцов скорописи. Все это Набу-Эпир сделает за малую плату, причем эти расходы род Иблу должен взять на себя.

Она сделала паузу и уже куда уверенней продолжила.

– Отец не сможет отказать. При упоминании твоего имени его бросает в дрожь. Набу-Эпир привезет с собой хороших уману [14]. Пока еще никто не смел отказаться от помощи ученых людей из Вавилона, ведь тщательное исполнение обрядов, точность определения местоположения звезд, умение дать верное предсказание – есть наипервейшее условие успешного похода. Об этом известно не только местным жрецам, но и оказывающему мне покровительство великому Салманасару. Мне кажется, что главному жрецу храма Ашшура, связанному молчанием великого царя, ничего не останется, как подтвердить, что мне посчастливилось отведать молока Иштар.

Иблу, Нинурта и евнух засмеялись – эта женщина переплюнула их всех.

Когда же Нину и Шами остались одни, женщина призналась:

– У меня есть для тебя еще одна приятная новость.

– Какая?

Шами покрепче вцепилась в его бороду и шепнула на ухо:

– Я жду ребенка…

Мужчина даже вскочил в постели – вместе с прижавшейся, вцепившейся в его бороду женщиной. Он обнял жену, закружил.

– Это будет мальчик! – потребовал он.

Шами покорно согласилась:

– Это будет мальчик. Для этого я ездила к той, кто три дня кормила меня своим молоком, кто покровительствует мне.

Нину положил жену на ложе, провел пальцем между грудей.

– Ты уверена, что жрецы смирятся?

Его палец медленно сползал к пупку, вошел в пупок, двинулся ниже, замедлил ход у зарослей. Шами часто задышала, привлекла мужчину к себе, принудила его поспешить.

Насытившись друг другом, Шами, расположившаяся на муже, свернулась калачиком и тихо затянула какую-то заунывную бесконечную мелодию, затем внезапно и резко перевернулась, прижала пальчик к губам Нину, потянувшегося ее поцеловать, и подтвердила:

– Что им остается! Полагаю, Салманасару будет приятно узнать, что воин, собирающийся стать туртаном, столь разумен и прозорлив.

Нинурта-ах-иддин не спеша, молча закрыл и открыл глаза. Так поступают все мужчины, когда их покрывают любимые женщины.

После обряда бракосочетания в Дамаске, казалось, напрочь забыли о вавилонском посольстве. Все напоминания о скорейшем отъезде натыкались на непонятную глухоту придворных писцов. Их словно подменили – прежняя доброжелательность, стремление угодить посланцу Вавилона сменилась откровенной волокитой, полным забвением прежних обязательств. Писцы внимательно выслушивали евнуха, но мысли их витали где-то далеко, причем, по сведениям выходивших в город вавилонских воинов, той же непонятной мечтательностью заразились все дамаскинцы. Прежнее гостеприимство, радость общения, желание как можно больше поведать о городе сменились беспробудным равнодушием, если не настороженностью, по отношению к чужакам. Даже знакомый смотритель, которому евнух передал врученную ему Мардуком-Закиром-шуми глиняную табличку, теперь откровенно избегал «закадычного друга». Являясь человеком официальным, он не мог, как другие, отказаться от встречи, во время которой опытный Сарсехим все-таки сумел угостить его вином, после чего чиновник признался, да и то с недомолвками, что положение резко изменилось и в городе ждут знамения. До той поры, пока боги не откликнутся, ничем другим заниматься нет смысла. После короткой паузы он с неохотой выдавил: