Михаил Ишков - Семирамида

– Купцы сообщили, что Салманасар скоро прибудет в Ашшур. Сейчас как никогда важно знать волю богов.

Этих слов Сарсехиму хватило, чтобы догадаться – не позже зимы ассирийцы выступят в поход. Мысль была настолько пугающая, что более не хотелось выяснять подробности – хотелось сидеть и тупо прислушиваться к ударам собственного сердца, возможно, это были последние удары, однако евнух пересилил себя.

– По какому же поводу ждете знамения?

– Городу нужен наследник.

– И что?

– Вот царь и трудится не покладая рук, чтобы уж наверняка.

– Ты оговорился, уважаемый, – удивился Сарсехим. – Трудится Ахира.

– Я не оговорился. Трудится царь.

Сарсехим, не скрывая недоумения, глянул на смотрителя. Тот попытался объяснить:

– Сейчас все зависит от царя. Если ему не удастся ублажить богов, если небожители не дадут ответа, вряд ли тебе, вавилонянин, удастся получить обещанную награду и покинуть Дамаск.

– Как же он трудится?

Смотритель удивленно глянул на евнуха – ты что, сам не догадываешься?

Сарсехим поправился:

– На ком же он трудится?

Чиновник глянул по сторонам и тихо выговорил:

– На вавилонской принцессе.

– Но!.. – только и смог вымолвить евнух и тут же прикусил язык.

Смотритель веско, с некоторой даже угрозой предупредил:

– Такова воля богов! Все считали, что хватит одной ночи, но, хвала Ашторет, она сумела внушить нашему повелителю неуемную страсть. Это очень обнадеживает.

На какое-то мгновение Сарсехим, утонченный вавилонянин, позволил себе втайне посмеяться над трудолюбием царя, однако веселье скоро сменилось ожиданием беды.

– Что же случится, если окажется, что повелитель старался напрасно?

Чиновник хмыкнул – совсем как Бен-Хадад, – и с сожалением глянул на евнуха.

– Тебя, любезный, и твоих людей посадят на кол, ибо вы до ставили в Дамаск порченую смокву.

В полной растерянности Сарсехим вернулся в казармы. Услышанное от смотрителя никак не совмещалось с угрозой надвигающейся войны. Каким же образом Бен-Хадад собирается отразить приближавшееся нашествие? Он не нашел ничего лучше, как отобрать супругу у своего наследника?

Евнух с размаху шлепнул себя ладонями по щекам. Что позволяют себе эти гнусные сирийцы? Как можно приписывать разнузданную похоть воле богов? Их наказы ясно выражены в законах Хаммурапи. Боги обязали смертных вести себя так, чтобы мировой порядок, который установил Мардук-Бел, держался непоколебимо. В табличках записано – за тяжкое преступление, которое совершил Бен-Хадад, виновного следует зашить в кожаный мешок и бросить в воду. Это не прихоть древнего царя! Это основа, на которой держится порядок в мире! Это скрепа, не позволяющая суше расколоться и погрузиться в пучину Мирового океана.

Или у местных богов иное понимание жизни, чем у их собратьев в Аккаде? То, что в Вавилоне считалось гнусностью, здесь почитается за богоугодное дело? Тогда зачем грозить «бесплодной смоквой»? За чью вину ему придется расплачиваться?

В казармах, сообщив спутникам, что отъезд затягивается, и утихомирив возмущенные возгласы, евнух задался практическим вопросом – как быть со спасительной сказкой, с помощью которой он надеялся оправдаться в Вавилоне? Мысль о том, что ему придется поведать Амти-бабе, как в этом проклятом городе поступили с ее дочерью, приводила в ужас. Кто мог предположить, что жеребиная страсть Бен-Хадада – такая опасная штука?

В Вавилоне тоже почитали Иштар – согласно древнему обычаю раз в жизни каждая гражданка была обязана прийти на поклон к грозной богине, но исполнялось это скромно, с достоинством. В назначенный день женщины собирались на храмовой площади между святилищем Мардука и зиккуратом [15]. Здесь, потупив глаза, они присаживались на корточки и терпеливо ждали, когда оказавшиеся в городе иноземцы не выберут себе напарницу в деле прославления великой богини. При этом существовало множество запретов деликатного свойства, позволявших избежать выхода на площадь девственницам, невестам, хворавшим женщинам. К этому священнодействию в городе относились скорее как к последнему средству против бесплодия, чем к обязательной повинности или безумному звериному соитию, каким отличился славный воитель, царь Дамаска Бен-Хадад.

Известие, что Салманасар в конце лета собирается прибыть в Ашшур, древнюю столицу Ассирийского государства, застало Бен-Хадада во время трапезы. Его сообщил старший спальник, по приказу которого два раба-нубийца внесли в спальню столик с разложенными на блюдах едой и фруктами.

Царь спустил ноги с ложа, предложил Гуле на выбор курицу, жареное мясо, каши, фрукты. Молодая женщина предпочла кашу, затем попросила сочную грушу. Она наслаждалась грушей лежа, полузакрыв глаза. Бен-Хадад взялся за курицу, кусал жадно, глотал кусками.

Услышав весть, Бен-Хадад на мгновение замер, потом принялся с еще большим ожесточением рвать зубами куриное мясо. Насытившись и выпив вина, поднялся, подошел к окну, глянул на залитый солнцем Дамаск. Весть о том, что Салманасар определился с выбором, окончательно развеяла надежду, пусть и тоненькую, что в следующем году ассирийский царь двинется на восток, в страну мидян, или на север, против Урарту.

Пусть свершится назначенное!

Не поворачивая головы, приказал:

– Ступай.

Слуга не шелохнулся.

– Что еще? – спросил царь.

– Из Ашшура доносят, что молодая супруга племянника Иблу объявила себя «воспитанницей Ашерту».

– То есть ты хочешь сказать, что она сошла с ума? Это важно?

– Ассирийский народ с восторгом встретил это заявление.

– Что Салманасар?

– Молчит.

– Ты утверждаешь, что смертная женщина объявила о своем родстве с могучей Ашерту, а Салманасар молчит?

– Да, повелитель.

– Ты полагаешь, его молчание что-то означает?

– Да, государь, – ответил слуга.

– Что оно означает?

Спальник позволил себе промолчать.

Бен-Хадад повернулся в его сторону.

– Теперь все?

– Нет, государь, – ответил евнух и бросил опасливый взгляд в сторону Гулы.

– Говори, – приказал царь.

Женщина отложила грушу.

– Купцы утверждают, – заявил спальник, – что эту мошенницу зовут Шаммурамат. Она – дочь Мардука-Закира-шуми, и по слухам, скорее всего непроверенным, именно ее предназначали в жены принцу Ахире, но не довезли.

– То есть как не довезли? Кого же довезли?

– Меня, – откликнулась Гула и, обратившись к спальнику, распорядилась: – Ступай.

Тот благоразумно удалился.

Бен-Хадад вернулся, сел на ложе, вопросительно глянул на женщину.

Гула объяснила:

– Отец отправил скифянку в Дамаск, но по пути караван захватили ассирийские бандиты. Я не знаю, каким образом эта негодная сумела околдовать наместника Ашшура и его племянника.