Роман Булгар - Пропавшее кольцо императора. II. На руинах империи гуннов

Доставленный с берега товар разместили на палубе, тщательно его закрепили. Ничто не мешало отправляться в обратный путь.

– Хозяин, можно отчаливать, – рулевой осторожно просунул голову в дверь каюты, где корабельщик любовно накидывал соболью шкурку на плечики полуобнаженной женщины.

– Еще раз проверь все, Исмаил, – купец небрежно отмахнулся рукой, не в силах оторвать восхищенный взгляд от женского упругого соска, игриво выглядывающего из-под черного с серебристым отливом меха.

Сходни убрали. Концы отдали…

Еще с самого утра задул слабенький полуночный ветерок, и бордово-красные шахматные паруса надулись, живо затрепетали.

Радостные гребцы повалились по своим лавкам. Они пошли вниз по течению, подгоняемые силой ветра, и их длинные весла помешают ходу, начнут тормозить. У них в запасе, возможно, много-много дней отдыха. Правда, и кормить в эту пору их станут намного хуже…

Дней через пять или шесть пути, благополучно миновав последнюю сторожевую крепость булгар, путешественники свернули. Пристали они к тихому песчаному берегу.

– Исмаил, разбивайте лагерь!

– Слушаюсь, хозяин…

– Шевелись, дармоеды!

Глядя на спокойного купца, его неторопливые движения и уверенные команды, княжич Глеб понял, что арабы этот кусочек земли – небольшой остров, весь заросший высокими камышами и густыми зарослями ивняка, знали давно. Абдулла-ага вел себя, как дома. Ловко и быстро поставили войлочные шатры, по-хозяйски устроили очаги, сняли с палубы корабля парочку баранов, казаны, всю необходимую посуду.

Несколько воинов, прихватив с собой луки и оружие, отправились на охоту. Видно, на этом острове еще водились сайгаки и джейраны…

Когда на берегу все окончательно обустроили, поставили шатры, в железных котлах-казанах закипело, забулькало варево, на берег по узким сходням, робко бросая по сторонам сторожкие взгляды, сошли девушки-невольницы, которых Абдулла-ага купил на торжище Агабазар.

Молодые рабыни, завезенные с севера черемиски, мокша и мордва, застенчивые удмуртки, буртаски с правого берега Итиля. Были среди них и печальные, удрученные булгарские девушки.

Северянки выделялись среди всех. Особо среди черных бородатых арабов бросались они в глаза своими светлыми лицами и волосами цвета солнца или спелой пшеницы. Невольно своим видом девы приковывали к себе жадные и похотливые взоры соскучившихся по бабам мужчин.

– Какой персик! – восхищенно зацокал языком гребец с вдоль и поперек испещренной рубцами мускулистой спиной, показывая рукой на девушку с пышными формами, выпирающими из-под легкого одеяния.

– А мне нравится та, с волосами цвета пшеницы…

– Да в ней одна кожа да кости…

Всех невольниц под надежной охраной угрюмых, вечно молчаливых евнухов отвели к другому берегу, где они, все еще сильно стесняясь своих безмолвных стражей, стараясь скрыться от окруживших их со всех сторон бесстыжих взглядов воинов и гребцов, поспешно шагая, вздымая кучу водяных брызг, погрузились в реку. Плескались, мылись, стирали и старательно полоскали белье…

Недовольно ворча, Насыр наблюдал за арабами. Все люди его рода и племени всегда в любой женщине – свободная она будь или невольница – чтили мать, кормилицу своих детей, хранительницу очага.

Старый Насыр относился к тем самым детям природы, выросшим среди нетронутых урманов и пущ, где рядом с человеком обитали волки, медведи, иное и другое зверье.

Воспитанные в духе уважения и почитания старших, они считали, что непростительный грех для мужчины – обидеть и унизить женщину.

Булгары-язычники сурово наказывали как мужчину, так и женщину за совершенное ими прелюбодеяние. Всех виноватых в содеянном грехе привязывали за ноги и руки к четырем врытым в землю лемехам. После этого рассекали тело и каждую половину вешали на дерево, где они так и висели на всеобщем обозрении до полного разрушения…

В Священной книге за то же самое действие наказывали ста ударами кнутом. Кроме того, женщину заключали в тюрьму до конца ее жизни…

Вездесущие арабы принесли им с собой новую веру. Они считали ее самой правильной, ревностно служили ей. Но никогда ранее Насыр еще не видел вокруг себя мужчин, столь откровенных и жаждущих женщин. Бесстыжий жеребячий гогот широкими волнами прокатывался по берегу.

Княжич стоял молча. Недовольная гримаса застыла на его плотно сжатых губах. Ему до слез было жалко всех этих девушек, волею злого рока оказавшихся в чужих руках, проданных в неведомые земли, может, еще до конца не осознающих своей горькой участи рабынь, совершенно бесправных существ.

Не знал Глеб, как обходились с этими девушками до самого торга, на котором он тоже присутствовал, насмотрелся на их обнаженные тела.

Рабынь было так много, что они переставали волновать и вызывали лишь неприятное чувство. Но до этого самого момента их путешествия по реке, пока они еще плыли по булгарской земле, с ними обращались довольно сносно. Что станется с ними дальше, как знать…

– Нравятся тебе, Галиб? – за спиной послышался многозначительный смешок. – Красивые девы? – с понятным намеком спрашивал Абдулла-ага, показывая рукой на купающихся, на время позабыв обо всем, озорно плещущихся и весело резвящихся девушек.

– Красивые, – княжич неопределенно пожал плечами.

Невольно его взгляд снова прошелся по девушкам, словно забывшим о своей неволе и беззаботно купавшимся в речной воде.

– Молоденькие девы, они все еще красивые. Так и ты же некрасивый товар не купишь? Не правда ли?

– Твоя истинная правда, дорогой кунак, – купец усмехнулся. – Зачем мне брать то, что потом не будет пользоваться хорошим спросом?

Весь довольный вид хозяина судна без утайки говорил, что на том и построена вся его торговля: где-то подешевле купить, а потом все где-то подороже продать… Простая арифметика…

– Скажи-ка, Абдулла-ага, – княжич повернулся к берегу спиной, отступив назад на пару шагов, – надолго здесь задержимся?

– Дня на два, может, три. Отдохнем от забот, устроим веселый пир…

– И все? – Глеб подозрительно прищурился, заметив вдруг в хитро забегавших глазах араба нечто неладное. – На это и одного дня хватит.

– Посмотрим мы поближе, – корабельщик потер ладони, – на наших красавиц. У булгар правила весьма строгие. На их земле к девам просто так не подступиться. Держать же свою наложницу, как я, у воинов денег нет. А природа, сам понимаешь, своего требует…

После недвусмысленных слов Абдуллы, сопровождавшихся весьма красноречивыми жестами, Глеб все окончательно понял. Чего уж тут не понять. Лишь строгость законов кое-кого способна остановить. И дело все не в вере, а в самом человеке, в его природной распущенности.