Анри Коломон - Франсуа и Мальвази. II том

Но и через десять – двадцать раз оказалось что бриг не то что бы не набрал скорость, но практически не стронулся с места. забыли поднять якорь, что значит без капитана. После дело поправилось и «Ореол» сначала медленно, но затем быстрее и быстрее пошел вперед. Корпус судна своей легкостью и вытянутостью только способствовал быстрейшему продвижению.

Франсуа д’Обюссон стоял у края борта и наблюдая за остающейся позади водой, чувствовал удовлетворение от удавшегося дела, которое до сего времени казалось никчемным и бесполезным. Перед ним выпиливали в борту новую восьмую по счету каемку для еще одного весла, которое в данный момент выделывали в разобранной задней части корабля. Одновременно там же ломали головы как разобраться с образовавшимся завалом.

– О-арабская война! – вскричал вышедший к ним капитан де Фретте. Разбуженный шумом возни он уже и сам был не рад, что вышел / через люк /, посмотреть, что там творится, а творилось на палубе чуть ниже юта… нечто такое, что еще не бывало; по крайней мере капитану за всю свою жизнь видеть не доводилось. Длинные палубные доски от плота оставались лежать протянутыми от борта до борта, и обыкновенно наваленными друг на друга зияющими не иначе как ужасающе, значительным провалом под завалом, через который перебраться было не возможно. Впечатление с просонки у де Фретте сложилось такое, что ему разобрали всю середину корпуса до самого дна и по всему трюму уже сейчас свободно бегают кони, ржание которых он слышал…

– Что же это такое! Что же вы делаете?! Скоро шторм, они корабль в шалаш плывучий превратили. «Калоша дьявола», а не бриг!…Куда смотрел Тендор?!! Боцман треклятый…

Перед ним оправдывались, уверяли, что все починят, так как было до, и щели как следует законопатят. К шевалье д’Обюссону он сзади подошел поостывшим и успокоившимся, даже пошутил: «Что, со штилем воюем?»

Но ирония была напрасна, «Ореол» имел превосходный ход и весь этот день и последующие они шли не сбавляя скорости, выйдя на попутное течение и ветер, слегка поддувающий в паруса. Ветерок поддувал с запада, следовательно выбрано ими было восточное направление, не чреватое какими-либо опасностями и неожиданностями. Лишь однажды смотря в подзорную трубу были замечены еле отличимые точки неизвестных кораблей, но они уже им были не опасны, гораздо быстрее их должен был достичь ураганный ветер, от которого они беспрестанно уходили ни на минуту не бросая весла, ежечасно сменяясь со следующими заходчиками. Грести и неудобно и тяжело, но смен набиралось пять и после каждого захода давалось четыре часа на отдых, и никто не тяготился тяжелейшей работы. Каждый без исключения состоял в шестнадцатках. Гребли все, даже капитан де Фретте, не исключая себя, ни аббат Витербо, и доктор д’Оровилл, ни боцман Тендор, который постоянно находил и назначал не хватающих в неполную смену; Бажоль, Тижан, де Эльян, де Ферран, де Сент-Люк, Фернандо, Рено, Бертон, Рамадан, Баскет, д’Олон, де Гассе, д’Обюссон, каким то чудом оставшийся у них на корабле стюард Экстлер, моряки, артиллеристы, волонтеры, каждый знал свое место и время, внося посильный вклад в общее дело…, тщетно уводя себя и свой корабль от надвигающегося шторма, скорее наоборот заводя его в него, тем что вышли из защищенной «гавани».

Шторм застал их внезапно ночью, налетев на спящих людей в полной неожиданности, закачав французский бриг словно скорлупку и заносив ее по волнам. Шквал оказался настолько стремительным и неожиданным в сознании людей, что и проснулись они, им показалось от того, что судно сильно накренило на бок и пришлось попадать с постелей. Первым на палубе появился де Ферран, но не удержался на ногах, оступился из-за налома на палубе, свалился, сломал руку. Отвели в каюты.

Ветер выл, судно трясло, качало и бросало в стороны. Капитан и боцман долго ругались друг с другом, перекрывая рев волн. Наконец спор разрешился, боцман был послан ко всем чертям. Матросы расслышали ужасную команду.

– Взять грот на…, спустить кливер!

Очевидно капитан впадал в детство, или же плохо упал только что, как ударившись и головой: при такой буре он боится бортовой и килевой качки, и в то время как ураган налетает на веер распущенных парусов и того гляди снова положит бриг на борт, или же вгонит под волну. Слегка де Фретте понять было можно, он боялся, что на палубу наплещеться воды и судно наберется ее в трюмы откуда откачать ее будет просто невозможно. Но боцман-то знал, что они заделали слив с палубы хорошо и стоять коням по уши в воде не придется. Поэтому от него, то есть от боцмана Тендора последовала негласная команда снимать, что только можно, там посмотрим, что можно оставить.

«Ореол», освобожденный от части парусов шел под контр-бизанью, двумя марселями и под малым кливером. Из-за прорех в парусах качало не сильно, как бы просквозя неухватившись хорошенько.

Этот первый шквал ветра, прошел очистив голубое утреннее небо, но после себя нес бурю. Было неизвестно когда, но она непременно должна была достигнуть их. Ветер то ослабевал, то усиливался, взбаламучивая поверхность моря и раскачивая корабль из стороны в сторону. К страданиям от морской болезни прибавилась пытка от бортовой качки. Д’Обюссона так же мучило и то, и другое, но он стойко противостоял оному, выходя на холодный морской воздух и вдыхая его свежим. Стояние на ногах приносило облегчение и чувство исчезновения и сглаживания симптомов этой болезни. Главное переставала болеть и мутить голова. Достаточно продрогнув он спускался вниз, в тепло.

Братия беглецов с суши слегла как один. К полной неожиданности, тянуло, с позволения сказать и капитана де Фретте, от чего получилось, что снаружи пустилось все на самотек, пока внутри страдали. Но то было не так, пока там находился бодряк Тендор и судно у него шло на восток, меняя каждые десять минут на один галс на север с тем, чтобы в конце концов постепенно вырулить в Тирренское море, севернее Сицилии. Но ветер с запада все с нарастающей силой гнал бриг «Ореол» вперед и с каждым разом повороты становилось делать все трудней.

Ветер нагонял и разгонял тучи. По времени уже мог бы быть день, но вот уже на протяжении нескольких часов зафиксировалось одно и то же время: красного рассвета или заката, что не одно и тоже, но то, что творилось на небесах разобрать было сложно, не понятно было откуда вообще светит солнце и где оно есть, но порою возникали настолько ярко-красочные картины, открывающиеся где-то впереди. То вселяло надежды, что они когда-нибудь выберутся из этого мрака.

К концу дня солнце приоткрылось, на заднем горизонте еще вися над водной поверхностью. Но светило оно каким-то нехорошим оранжевым светом. На западе появилась и больше разгоралась черная полоса.