Борис Тумасов - Василий Темный

Покинул Варсонафий подворье митрополичье, постоял, огляделся. Дворец великого князя о двух ярусах, с переходами, оконца в решетках узорных, италийскими стекольцами поблескивают, несколько теремов боярских, соборы Успенский, Благовещенский.

Малолюдно в Кремле, только у ворот, где монастырь Чудовский, монахи собрались. К чему, Варсонафий не понял…

Поплелся дьякон на торжище, где клячонку свою оставил. Стоит, все сено пережевывает. И никто на его лошадку не пожаждился, и телегу не увели. Да и кому она была бы нужна, старая, разбитая.

Клячонка на Варсонафия покосилась, заржала тихонько.

– Ну, милая, – сказал дьякон, – пора в обратную дорогу…

Упал в телегу, тронул конягу и, гремя по бревенчатому настилу, через Китай-город и Белый выбрался из Москвы.

Солнце клонилось к закату.

Передохнувшая клячонка попервах трусила резво, но к ночи едва плелась. Варсонафий ей доверился, и вскоре его храп уже разносился по всему подмосковному лесу.

Телега катилась и катилась со скрипом, но как далеко Варсонафий отъехал от Москвы, он не знал, потому как спал.

И чего только не увидел он во сне, благочинного Кирилла, дьяконицу свою благоверную, она его пышками драными кормила. И были они горячие, Варсонафий квасом их запивал…

Но что это, благочинный Кирилл руки тянет и щупает его дьяконицу. Варсонафий пробудился в гневе. Телега стояла, а бородатый мужик его обыскивает. Тут второй с факелом вдруг рассмеялся:

– Мирон, ась Мирон, это же дьякон звенигородский. Какая от него пожива. У него, поди, и краюхи хлеба не отыщется.

Дьякон понял, мужички-то разбойники.

Тут один из мужиков закричал сердито:

– Катись-ка ты, дьякон, своей дорогой, пока кости твои не переломали.

И, отпустив, конягу, гаркнули:

– Пошла, Карюха!

Кто-то из разбойников засвистел лихо, и коняга побежала резво.

Варсонафий как стоял в телеге на коленях, так и продолжал ехать, крестясь:

– Спасибо, воры, разбойнички, что души не лишили. – Дьяконицу помянул. – Осиротела бы, голубица моя…

Клячонка перешла на шаг, телега, переваливаясь со пня на пень, с коряги на корягу, едва катилась. Дьякон сел, спустив ноги, осмотрелся. Лес по ту и другую сторону дороги и никого.

Тогда, будто очнувшись от страха, Варсонафий закричал:

– Тати, тати, душегубцы!

Выкричался дьякон, вздохнул облегченно:

– Спаси Бог, пронесло лихо… Хорошо жить, коли смерть миновала…

Дьякон Варсонафий еще в Звенигород не въехал, а из Москвы от митрополита в Тверь отправился чернец к епископу Вассиану. Писал Фотий, что тверскому владыке надлежит отправиться к князю Юрию Дмитриевичу и похоть его на великое княжение обуздать. Коли же спор княжий решать, то, как и уговорились, у великого хана, в Орде. Настанет час, отправятся Юрий и великий князь Василий в Сарай-город на суд ханский…

Дописав ту грамоту, Фотий посыпал строки песком и, встряхнув, вздохнул:

– До чего сами себя доводим, суда ханского ищем. Запамятовали князья наши, как на Куликовом поле Мамая били. Им бы и ноне за едино стоять, ан, не емлется, кому на великом столе сидеть. – Лицо Фотия передернулось в гневе. – Бога забыл князь Юрий, а ему и всем князьям российским помнить бы слова Господа: терпением вашим спасайте души ваши.

Охота была удачной.

В десяти верстах от Тулы егери выгнали из леса тура. Бык был молодым и крупным. Егери погнали его криками и ударами в бубны.

На пути тура появился конный егерь. Бык не бежал, он шел уверенно, сокрушая на пути деревья, ветки. Но вот тур увидел человека на коне.

Набычившись, ринулся на него. Егерь выставил копье, и оно лопнуло, как щепка.

Конь вздыбился, егерь свалился с седла, и рога тура ударили коню в подбрюшье. Десяток стрел вонзились в тело быка. Взъяренный, он остановился. Глаза налились кровью. И тут увидел человека. Тот стоял от него совсем неподалеку. Тур набычил голову, рога выставил, побежал на человека.

Князь Борис не отскочил, он чуть подался в сторону, выставив острый нож, вонзил лезвие туру между рогами. Бык остановился, сначала упал на подкосившиеся передние ноги, чтобы тут же рухнуть.

– Хороший удар, княже, – заметил подошедший Холмский.

Они уселись в стороне, отроки разводили костер, а егери свежевали тушу.

Гридни на разостланном ковре выставили бочонок с хмельным пивом, приготовили ножи и доски для мяса.

– Я, воевода Михайло, – сказал великий князь, – первого в жизни тура свалил. И знаешь, когда он на меня пошел, дрожь пробрала, едва в бег не кинулся.

– Тогда бы он тебя настиг и на рога поддел, – произнес Холмский. – А ударил ты его метко.

– В лесах здешних туры не редкость, – заметил подошедший дворецкий.

– Ты, боярин Семен, вели отрокам, чтоб мясо поджарили с кровью, – велел великий князь. – Гавря пусть принесет…

На весь лес запахло жареное мясо.

Пока гридни возились у костра, а егери грузили тушу быка на телегу, князь Борис прилег на траве и, прикрыв очи, вспоминал происшедшее. Страха уже не было, была радость охоты, удача прошедшей схватки.

Прежде об охоте на туров читал в летописях, но вот она случилась и у него, тверского князя. На охоте случалось вепря убить, оленя свалил как-то, даже медведя поднимал из зимней берлоги, но вот тура впервой…

Гавря принес большой кусок дымящегося мяса, смотрел, как Борис ест с ножа, запивая пивом. Отроку казалось, что великий князь насытится не скоро, но он вдруг отложил нож, кивнул Гавре:

– Пора и в Тверь, подавай коня. Поди, княгиня ждет.

Тверской князь любил Анастасию с того дня, когда привезли ее из Суздаля. Невеста была совсем юная, белолицая, голубоглазая и с русой косой до самого пояса.

По Суздалю первое время тосковала, бывало ночами подушку слезами омывала. Жениха, великого князя, увидела, сердце дрогнуло. Красив и молод.

Прошло время, родила сына Михаила…

Как сегодня помнится тот трудный день родов. Князь Борис в домовой церкви молился о ее здоровье… А потом крик ребенка и голос повитухи.

Повитуха вынесла мальчика к Борису и он сказал:

– Имя ему будет Михаил, какое носил великий князь тверской, Михаил Ярославич.

Потом Борис вошел к ней, Анастасии, в спальную и, поцеловав, опустился на колени. Целуя ей руку, говорил:

– Настенушка, Бог даровал нам сына, великое благо ниспослал он, возрадуемся и возблагодарим за милость, воспосланную нам…

А потом он призвал дворецкого и повелел ему столы накрыть праздничные, да не только для бояр, но и для люда тверского.

Шестое лето Анастасия в Твери. Порой чудилось, что и родилась здесь. Воды реки те же, леса, как и в Суздале…

Будто все так, да не совсем. Суздальское торжище казалось пошумнее, хоромы и храмы кладки каменной. А здесь в Твери строят из дерева, терема рубленые. Вот и Кремник намерились из каменья возводить, а подсчитали, нет денег. И рубят пока бревенчатый…