Элизабет Фримантл - Изменницы

С улицы донеслись крики; она видела из окна, что на углу собирается толпа.

– Боже правый, неужели еще кого-то сожгут? – воскликнула она.

– Сегодня я был на рынке, – сказал Георг, подходя к окну и вставая с ней рядом. – Столба там нет. Я ничего не слышал. – Он обнял ее, и она положила голову ему на плечо, ненадолго закрыв глаза и стараясь забыть обо всем. – Надо бы выяснить, в чем дело. – Но он не двигался, и они постояли так, утешаясь близостью друг друга.

– Я пойду с тобой, – предложила Левина.

– А Маркус?

– Оставь его в покое. Пусть выплачется один.

Они направились к двери. Левина протянула руку, но он не взял ее, они вышли на улицу, в январскую стужу. Улица была запружена народом, и все шли в сторону Смитфилда, чтобы понять, из-за чего такой шум. Они видели на обочине брошенную тачку; поток людей устремлялся в узкую улицу, похожую на бутылочное горлышко. Все толкались, слышались крики; мужчины сажали детей на плечи, чтобы тех не раздавили; парни залезали на ближайшие карнизы, взбирались на стены или ловко, как кошки, карабкались на низкие крыши. Левина чувствовала, что Герой бежит с ней рядом; их захватило течением и в конце концов вынесло на рыночную площадь, где на деревянном ящике стоял какой-то человек и кричал, обращаясь к толпе.

– Что он говорит? – спросила Левина у стоящей рядом матери семейства.

– Кале потерян!

Левина закрыла рот рукой:

– Не может быть!

В толпе распространилась весть о поражении; в голове у Левины теснились образы молодых людей, почти мальчиков, которых она видела на арене для турниров. Она живо представила их лица, искаженные болью, искалеченные, изуродованные тела. Она думала об их матерях, о горе от потери сына на чужой бессмысленной войне. Войну вел Фелипе; из-за него французы получили Кале, последний оплот англичан на континенте! Толпа кипела. В руку Левины вложили памфлет. На нем была изображена королева, морщинистая, уродливая. Под картинкой подпись: «Губительница собственных подданных, любительница иностранцев… злая мачеха для подданных и для своей родины – Англии».

Раздался грохот; группка юнцов перевернула тележку. Шум нарастал. Кто-то взобрался на перевернутую тележку и сердито кричал, вскидывая вверх руку, сжатую в кулак. Люди шумели, толкались. Муж крепко схватил Левину за плечо.

– Пойдем, – сказал он. – Давай выбираться отсюда.

Незабудка скреб когтями по дну клетки, изредка цокая языком. Руки у меня посинели от холода; я сложила ладони вместе и поднесла ко рту, согревая их дыханием. Погода стояла необычно холодная для марта, небо за окном хмурое, белое и пустое. Даже птицы не отваживались подняться в воздух из страха замерзнуть и свалиться с небес. Так говорит Юнона. Леди Джейн Сеймур (или Юнона, как все ее называют, ибо при дворе полным-полно дам по имени Джейн) прибыла к нам год назад; я ежедневно благодарю за нее небеса. Последнее время кузина Маргарет сущая язва, а Джейн Дормер невозможно оторвать от королевы. Кроме того, Джейн Дормер скоро выйдет замуж за Фериа и в конце концов покинет Англию и станет испанской графиней. Блестящая партия, учитывая то, что она – единственная из нас настоящая католичка. Она не похожа на меня или Юнону; нам, откровенно говоря, было все равно, есть ли чистилище, пресуществляются ли Святые Дары в плоть и кровь Христову во время мессы. Мы не слишком задумывались о том, что будет, когда мы умрем; для таких мыслей у нас будет достаточно времени, когда мы состаримся, а пока можно подумать о чем-нибудь повеселее.

Нас с Юноной часто путали. Правда, если взглянуть на нас внимательнее, сразу становится заметно, что сходство между нами лишь поверхностное. Мы одного роста, и у нас одинаковый цвет волос. Зато у меня глаза голубые, а у Юноны они более темного оттенка; у меня лицо сердечком, а у нее овальное. Губы у нее изогнуты, в то время как у меня более пухлые. Но за последний год мы так сблизились, что переняли друг у друга ужимки, обороты речи и манеры. Мы получили все преимущества близнецов – мы привлекаем к себе взгляды мужчин. Иногда казалось, будто мы находимся в двух местах одновременно, способны ввести других в заблуждение, – при этом у нас не было недостатков близнецов вроде отсутствия индивидуальности или необходимости все делить.

Королева, чье зрение слабело, тоже часто путала нас. Иногда мы нарочно менялись платьями, что порождало сумятицу. Приятно было видеть, как злится самодовольная Сьюзен Кларенси. Юнона – мой единственный луч света в этом мрачном месте, где все осторожно вращаются вокруг королевы и только и шепчутся о том, кого она назовет своим наследником. Правда, о престолонаследии никто не смел и заикаться – все боялись ее огорчить, хотя она и так всегда была в дурном настроении. Кроме того, ей опять казалось, будто она ждет ребенка.

Некоторые хотели бы видеть ее преемницей меня, хотя многие считали, что она выберет Елизавету. Иногда я представляла, что стану королевой и получу все, что полагается королеве: драгоценности, платья, роскошные покои, лесть придворных. Но даже я не была настолько глупа, чтобы полагать, будто меня ждут сплошные удовольствия; я ведь видела, что нынешнюю королеву буквально раздавило ее бремя. Сейчас она была сама на себя не похожа. Мысли о королевской власти слишком велики, чтобы свободно помещаться в голове, тем более что я все время вспоминала сестрицу Джейн. Так что я гнала от себя мысли о престоле. Кроме того, королева сомневалась в прочности моей веры. Я это знала, потому что чувствовала на себе ее взгляд во время мессы. Наверное, она не молилась по-настоящему, а только следила, как бы среди ее фрейлин не оказалось еретичек. Знай она, о чем я думаю на самом деле, меня бы давно сожгли на костре. Так или иначе, я давно поняла, что Елизавета гораздо лучше подходит на роль королевы. Скоро она вернется ко двору, и Maman посоветовала мне помириться с ней – что, боюсь, будет нелегко.

Джейн Дормер что-то тихо напевала. Мы с Юноной нашивали маленькие золотые диски на рукава парадного платья; работа навевала на меня тоску. Королева сгорбилась в кресле и, похоже, спала. Никто по-настоящему не верил в то, что она ждет ребенка, но только Фрайдсуайд Стерли говорила о своих сомнениях вслух. Во всяком случае, королева знала Фрайдсуайд с детства, и только ей хватало храбрости говорить, что она думает. Остальные, даже Сьюзен Кларенси, во всем ей потакали. Но королеве действительно нездоровилось: живот у нее раздулся, как барабан, и, видимо, болел, судя по тому, как она стонала, когда мы одевали ее. Мы все слышали, как по утрам ее рвет; нам приходилось убирать за ней яркие лужи желчи. Когда песенка Джейн Дормер подошла к концу, королева заворочалась и вздохнула, а потом вдруг проснулась. Юнона с улыбкой ткнула меня в бок, и я, затаив дыхание, плотно сжала губы, чтобы не прыснуть. Наискосок от нас сидела Левина; у ее ног лежал ее борзой пес. Она рисует нас всех. Левина ненадолго оторвалась от своей работы, посмотрела на нас, подняла брови. В отсутствие Maman Левина очень утешает меня; она всегда была рядом и готова меня успокоить.