Владимир Медведев - Заххок

Так мечтая, к дому деда Мирбобо подхожу. Калитка, как в сказке, открывается, Зарина с вёдрами на улицу выходит, навстречу идёт. Я, как в счастливом сне, по воздуху к ней подплываю, к вёдрам тянусь:

– Давай помогу.

Она отскакивает, кричит сердито:

– Отвали! Руки убери! Тебе чего надо?!

Будто палкой ото сна разбудила. С коня мечтаний на землю свалился. Понять не могу, что случилось? Она кричит:

– Шагай, шагай отсюда, ишак! Чего встал? Шёл своей дорогой, вот и иди. Не то брата позову…

Нос вздёргивает, прочь идёт. Я стою, простоквашу во рту жую. «Почему так? Что я неправильно сказал?» Обманул меня Шокир. Эта девушка – ведьма, оджина… За такую всё, что имеешь, отдашь, лишь бы от неё отвязаться. Лучше вообще не жениться, чем с такой злыдней жить.

Вижу, Зарина останавливается, назад поворачивает. Наверное, ещё не все злые слова мне в лицо бросила. Зачем я Шокиру доверился?!

Она подходит, говорит:

– Парень, ты извини, пожалуйста. Понимаешь, привыкла, что у нас в Ватане националы к русским девушкам цепляются. Ну, автоматом и вырвалось, боевая готовность сработала. Глупо, конечно… Самой совестно стало. У вас тут совсем по-другому…

Я молчу. Все слова забыл. Она спрашивает:

– Тебя как зовут?

– Карим.

– Ну, пока, Карим. Не обижайся. Хорошо?

И вверх по улице бежит, вёдрами размахивая.

Вслед смотрю, радуюсь. Всё, как в мечтах, сбылось! «Спасибо, дедушка Абдукарим, – думаю. – Тысячу раз спасибо». Теперь, наверное, деды-покойники меня похвалят. «Баракалло, молодец, Карим, – скажут. – Хорошую девушку в наш каун привёл».

Теперь маму попрошу, чтобы сватов к деду Мирбобо засылала.

Белая овца умирала на каменистой осыпи. Тощая, со свалявшимся руном, она походила на ком грязного низкосортного хлопка, который по пути на хлопзавод снесло ветром с грузовика на пыльную дорогу. Не я уронил её жизнь на сухие камни, но яд вины сочился в моё сердце. Я хорошо представлял, какие мучительные процессы протекают сейчас в её обезвоженном и истощённом организме, и не знал лишь одного – испытывают ли животные страх смерти, как люди, или просто безотчётно страдают.

Я крикнул:

– Эй, Джав!

Выше по склону – шагах в двадцати от меня – Джав пытался поднять на ноги обессилевшую матку. Его конь стоял рядом. Джав снял с седла чилбур, шерстяную верёвку, и заскользил вниз по осыпи, шурша камешками. Я помог перевалить овцу на левый бок и связать вместе четыре ноги.

– Муаллим, подержите, пожалуйста, – Джав достал нож.

Я навалился на исхудавшее овечье тело. Джав запустил указательный и средний палец левой руки в ноздри овцы, с силой потянул её голову назад, натягивая шею. Произнёс:

– Йо, бисмилло…

Аккуратно, с деловитым спокойствием повёл ножом поперёк овечьего горла. Из разреза плеснула струёй густая кровь. Джав вытер лезвие о шерсть овцы, сучившей связанными ногами.

– Проклятые вазиронцы!

За два с половиной дня, что отара двигалась от большого пастбища, погибло больше трети овец. Мы никогда ещё не теряли столь много на коротком перегоне. А ведь прошли лишь полпути. Мы гнали остатки отары к озеру Осмон-Кул. Возле воды те овцы, что выживут, немного отдохнут, и, возможно, мы сумеем довести оставшихся до малого пастбища Сари-об. Снег на нём едва начал сходить, но другого выхода нет. Конечно, потери неизбежны при любом долгом перегоне в горах. Какой-то процент потерь заранее закладывается в отчётность. Усушка и утруска животных жизней.

В середине дня пошёл дождь, но перед самой темнотой нам удалось добраться до стоянки под скалой Хайкали-калон. Ветер и солнце выдолбили в скале глубокую впадину. У задней стенки низкий закопчённый свод косо спускается до самого пола. Кто сочтёт, сколько поколений пастухов ночевало в пещере на протяжении столетий? А может, в древности жили в наших краях первобытные охотники…

Овцы тесной толпой сбились на широкой покатой площадке перед пещерой, пытаясь согреться. Ледяной ветер, как шерстобит, всё плотнее и плотнее сбивал их в общую массу и сбрызгивал сверху холодной водой. И вдруг решив, что войлок слишком сух, обрушивал на живую кошму ливень. Чабаны разожгли костёр. Собаки укрылись в пещере. Ветер выполнял работу за них.

– Дождь не перестанет, всех потеряем, – сказал Джав.

Он был прав. Отара может погибнуть от переохлаждения почти полностью.

– Иншалло, – откликнулся Гул. – Как Бог захочет.

Мы ничем не могли помочь. Меня не утешал даже всплывший в памяти стих:

Утром, как и предвещал поэт, ночная непогода ушла, над ущельем сияло чистое небо. Но невзгода осталась с нами. Почти вся отара погибла от холода. Нескольких еле дышащих животных мы прирезали, чтобы мясо не пропало понапрасну. Оставшихся в живых овец я велел пастухам спустить в кишлак, а сам сел на коня и уехал вперёд.

Невзгода тащилась за мной по пятам. Далеко позади остатки отары – несколько десятков истощённых баранов, – спотыкаясь на камнях, плелись вниз по тропе. Я подъезжал к Талхаку. Резкий дух парной баранины из хурджинов, набитых мясом и притороченных к седлу, перебивал родной запах селения. Мухи живой тучей слетелись со всего кишлака, окружили меня, скучились, как толпа перед городским магазином, в котором выбросили дефицит, жужжали возбуждённо:

– Ж-ж-ж-ж-ж-р-ра-а-тва… Свеж-ж-ж-ж-ж-ж-а-ая…

А снизу по крутой, залитой солнцем улице, навстречу мне летел-ковылял Шокир, словно чёрная муха, издали почуявшая запах беды. Остановился, поджидая. Не желал я с ним говорить. Поравнявшись, буркнул:

– Ас-салом… – и хотел проехать мимо.

Но от Гороха просто не отделаешься. На небо взлетишь – за ноги тебя схватит, под землёй укроешься – за уши вытянет. Он проворно отступил в сторону – даром, что нога хромая, – и схватил коня под уздцы. Невежливо так поступать, оскорбительно, но Шокира словно никто учтивости не учил: грубость совершил, а при этом ещё улыбку на лицо натянул льстивую, заискивающую:

– Быстро вернулся, уважаемый. Наверное, вести хорошие привёз.

Насмехается! Но я сказал спокойно:

– Угадал, друг. Весть и впрямь радостная. Одна забота с плеч упала, об отаре можно не беспокоиться.

Шокир подхватил:

– С таким, как ты, специалистом, Джоруб-джон, мы вообще ни о чём не беспокоились.

Я едва сдержался:

– Извини, спешу.

Но он повис на узде:

– Моих советов слушать не захотели. Я говорил…

И мой гнев одержал верх над терпением.

– Рад, Горох?! Счастлив? Напророчил?!

Я соскочил с коня, распахнул хурджин, выхватил из него баранью ногу и сунул Шокиру:

– На, бери!

Он невольно выпустил узду и уставился на меня.