Владимир Владыкин - Расслоение. Историческая хроника народной жизни в двух книгах и шести частях 1947—1965

После того, как Сталин заговорил о Пономаренко, разумеется, он это сделал с той же целью, как когда-то своим преемником назвал Вознесенского. Правда, тогда у него действительно резко пошатнулось здоровье, и он, серьёзно боясь за судьбу страны, что управление ею может попасть в надёжные руки, был вынужден подумать о преемнике, и это подвигло рассмотреть коллегиально кандидатуру на его место. Одним из них был Вознесенский, хотя большее предпочтение он отдавал А. А. Жданову. Но тот был не всесторонне образован, тогда как организаторских способностей и верности делу революции для преемника было недостаточно.

Одно время большие надежды Сталин возлагал на Маленкова. Георгий Максимилианович, на его взгляд, хоть и считался одним из лучших, кто хорошо разбирался в руководящих кадрах, но не обладал широтой взглядов. Это он в 1936 году организовал по всей стране проверку личных дел членов партии и выявил сотни, тысячи неблагонадёжных, причём немало было и таких, кто вступал в партию по подложным документам. Если бы не эта проверка Маленкова, то, как считают некоторые историки, 1937 года могло бы и не быть. Ведь чистка партии привела к массовым репрессиям и расстрелам…

«А всэ думают, что этот террор провёл я, – рассуждал Сталин. – Маленков хорош тем, что угадывает мои настроения. А когда будет вместо меня, нэ будет у него уже такого усердия. Моя установка на жёсткую дисциплину превратила его в Нерона. Он из трусости и мотался по стране, чтобы мне угодить. А на местах ему подражали, зная, что он мой верный пёс сторожевой. Раскрутил маховик, как бы самому под него не угодить. Но мы этого не допустим. Пока я буду живой, все передо мной будут трепетать. А Вознесенский умница, горяч, твёрд. Главное, он знает, что следует делать и как идти по намеченному нами пути. А чем плох Берия? Он напористый, деятельный, со своим мнением и своими задачами. Но его пока не будем рассматривать, его мы проверим в чрезвычайно важном деле, деле поднятия обороноспособности».

Сталин единственно не любил вспоминать, когда стало ясно, что Гитлер опередил его, не дал подготовиться к войне. И он тогда произнёс самые обидные для себя слова: «Началась война, она развивается катастрофически. Ленин создал государство рабочих и крестьян, оставил пролетарское Советское государство, а мы его прозевали. Я отказываюсь от руководства». И ушёл, сел в машину и уехал на ближнюю дачу. Он тогда впервые проявил небывалую слабость духа и был не похож на себя прежнего: уверенного, собранного, жёсткого. Этот позорный для себя момент Сталин не любил вспоминать. А когда припоминал, кто из членов Политбюро присутствовал, он не мог точно восстановить картину. И никто ему не напоминал тот момент, когда он с досадой и болью проговаривал те горькие слова, проявленного малодушия. Но тогда на даче он долго не мог прийти в себя, а когда к нему приехал Берия со свитой, Сталин, увидев целую делегацию, серьёзно испугался, и подумал, что за отказ принять все меры для отражения вероломно напавшего врага его приехали арестовать. И вот во второй раз он оказался в схожем состоянии, когда получил известие о смерти Вознесенского, потому что авторитетнейшего экономиста в его понимании для него больше не было. Многие старые экономисты-учёные были репрессированы и казнены, но о них он не жалел, так как все они были не практики, а теоретики. И вот Сталин, точно очнулся после тяжёлого сна и долго не мог прийти в себя: как он так легковесно поверил оговорщикам? Хотя ему докладывали, кроме Берии, и Абакумов, что ленинградские руководители собираются вместе и ведут вольные разговоры о судьбе Российской Федерации, которая в своём статусе несвободная республика в СССР в отличие от других союзных республик. И на этих сборищах они вспоминали Вознесенского, который лучше их понимал, как надо продвигать наверх вопрос о независимости России.

Но Сталин ни тогда, ни позже, так и не узнал, что Абакумов прослушивал ленинградцев по келейной подсказке Берии, а тот докладывал Маленкову и Хрущёву.

– Давай, Жора, действуй! – напутствовал Никита Сергеевич. – Я ещё не наработал большого авторитета в Первопрестольной! А ты и с хозяином договорился! Главное, покажи ему все козыри против этих басурманов и смутьянов. Молодёжь расхваленная за нашими спинами задумывает произвести переворот! Показать им надо кузькину мать!

– А чего, в кусты убегаешь? Пошли, Никита, вместе! – в его же весёлом тоне предложил Маленков, видя, как на холёном лице Хрущёва, особенно в светло-серых глазах, излучавших обычно простодушие, сейчас светилась лукавость, хитрость курского мужика.

– Ты говорил Виктору, чтобы не вздумал нас прослушивать? Абакумов мне не нравится. Двойную игру ведёт человек Берии. Семёна Игнатьева надо ставить, отозвать из ссылки. Где он там? В Белоруссии?

– А ты думаешь, Семён не будет прослушивать? Такая у них работа! Скажу тебе откровенно: Абакумовым не доволен и хозяин…

– Семён наш человек! Его надо выдвигать, и тогда Игнатьев будет в наших руках, когда хозяин его отзовёт из Белоруссии. Арест проведём после совещания у меня. Созвать всех ленинградцев. В первую очередь Кузнецова и Родионова я бы расстрелял без суда и следствия. Вот чего захотели: им нужна столица России! Так ты со мной пойдёшь?

– А мне там делать нечего! – резко сказал Хрущёв. – Ты только подумай: заявимся, и что хозяин скажет: «Заговорщики, негодяи, оклеветали моего преемника! Я так и знал, что так и будет…» А я считаю, он его выбрал, потому что не стало Жданова. Почему выбрал не тебя? Все думали, что его преемником быть тебе! А с другой стороны, может статься, он нас проверял: как мы себя поведём? Я его глаза видел: ядовитые! Чуть сквозь землю не провалился… Доводов хоть и много, а может, не поверить! Любимец ведь! Чёрт бы его побрал! Ни один экономист не был им отмечен премией, это тебе о чём-то говорит?

– Оказывается, ты ещё и трус. Сам меня настроил, а теперь в кусты бежать?

– Берия и Игнатьев, ты представляешь себе такую связку, когда уберём Абакумова? У него Берия был, Лазарь Моисеевич тебе говорил, как он его принял? Не поверил!..

Маленков хитро, на манеру Хрущёва, усмехнулся, а тот недоверчиво смотрел на того, щуря недовольно, с подозрительностью глаза.

– Ну что? Какие доказательства у тебя на руках? Ох, вижу, вижу! – погрозил он шутливо пальцем, – Маленков исподлобья посмотрел, как это делал Берия, но промолчал.

Они напоследок беседы условились на дальнейшие действия и поменьше встречаться, чтобы об их встречах не донесли хозяину. Берия потом рассказывал, как Сталин после вечеринки, как-то нахмурился, и, точно забывшись, что находится среди своего окружения, проговорил тихо: «Никому не верю и себе не верю, пропащий я человек!»