Римма Ульчина - Мистический роман, или Заложница кармы

– Может, ты просто забыла, куда их положила?

– Да ты что, сынок. Я еще при своем уме и на память, слава тебе, господи, не жалуюсь!

– Тогда скажи, кто их мог выкрасть?

– Кто, кто… Твой старший брат, вот кто! Кто, как не он знает, что я лечу всех своими травами и многим, очень многим людям спасла жизнь. А?

– Что за бред ты несешь? Откуда ему здесь взяться, да и зачем? Он же не такой дурак, чтобы тащиться за нами неизвестно куда!

А меня обдало смертельным холодом, а потом таким жаром, от которого остановилось сердце.

– Зачем, зачем… Будто ты сам не догадываешься зачем. Чай не маленький. Этот мерзавец решил извести старика, потом тебя, а потом путь для него открыт, и он сможет вдоволь поглумиться над Зоей! Я для него не в счет. А если встряну, то он и меня пришлепнет. Рука у него не дрогнет. Он и не вспомнит, что я его мать и что я дала ему жизнь. Если бы я только могла знать, что я рожу такого мерзавца, собственными руками задушила его еще в колыбели. Господи, прости ты мою грешную душу, – и она перекрестилась.

Я поняла, что Петя так же, как и я, уже не сомневается в правдивости ее слов. Он осторожно вылез из-под всех тряпок, поежился и соскочил на землю.

Обойдя вокруг повозки несколько раз, Петя постепенно расширял круг своего обзора. Убедившись, что никого поблизости нет, он нырнул под бричку и, немного повозившись, впрыгнул обратно. В руках он держал ружье.

Теперь днем Катерина или мой отец дежурили в бричке, а ночью мы спали с Петром по очереди, чтобы нас не могли застать врасплох. От постоянных недосыпаний и голода мы с трудом передвигали ноги.

На дворе стояла зима. Лютая зима. Снежная, ветреная. Мы въехали в лес, стремясь, как можно быстрее покинуть открытое пространство. Нам казалось, что в лесу будет теплее. Здесь есть охотники и никому не покажется странным, что у людей есть ружье. Мы не представляли, какие напасти могут поджидать нас в этой студеной и страшной тайге.

Сумерки мгновенно стали ночью. Мы остановились. Привязали лошадей и спрыгнули прямо в сугроб. Петя принялся сгребать сучья. Вдруг послышался один выстрел, за ним другой, третий. Потом стало тихо. Так тихо, что от этой мерзлой тишины волосы на голове встали дыбом.

Пете показалось, что он слышит протяжный и жалобный стон. Он прислушался. Стон повторился.

– Зоя! Иди сюда и прихвати с собой спички. Спички, как и соль, были на вес золота. Все, что нам удалось вывести с собой, мы обменяли на соль и спички.

Петя разжег лучину и, прикрывая ее рукой, осторожно двинулся в ту сторону, откуда все реже доносились слабеющие стоны чьей-то уходящей жизни.

Я двигалась за ним шаг в шаг. Вдруг он споткнулся о что-то большое и твердое и чуть не выронил лучину. Наклонившись, он стал всматриваться в очертания лежащего предмета. Это была убитая лошадь. У нее была прострелена голова. Вокруг было много крови, и повсюду валялись выбитые мозги, которые страшным контрастом выделялись на девственно белом снегу. Петя потрогал ее круп, она еще не успела закоченеть.

Значит, трагедия произошла совсем недавно, – сказал Петя. Стараясь не смотреть на это страшное зрелище, я двинулась за Петей, корчась от рвотных спазмов, еще более мучительных от того, что рвать-то было нечем – желудок был пуст.

– Зоя! Иди рядом. С минуты на минуту здесь могут появиться волки. Ты держи лучину, а я приготовлю ружье.

Сделав несколько шагов, мы наткнулись на убитого старика, а еще дальше валялся какой-то маленький сверток. Мне показалось, что этот сверток едва шевелится.

«Фу, черт, мало мне рвотных спазмов, так теперь начались видения».

– Зоя, посвети сюда! – голос Петра привел меня в чувство.

Он поднял сверток, приблизил его к свету, и мы увидели младенца, тщательно укутанного в толстое одеяло, накрепко перевязанное прочным женским пояском.

– Есть ребенок, должна быть и мать! – сказал Петя и, опустившись на колени, начал ползать и ощупывать руками вокруг.

Стон. Еще раз стон. Он раздался совсем рядом!

– Зоя, положи ребенка и посвети теперь сюда!

Ребенка я, конечно, не положила, а опустилась на колени вместе с ним, крепко прижимая его к себе одной рукой, а в другой держа зажженную лучину. Перекинув винтовку за спину, Петя нащупал рукой сухую щепку и зубами сделал из нее две лучинки. Одну он засунул себе за пазуху, а другую приложил к моей, и та, вспыхнув, мгновенно выхватила из темени силуэты двух лежащих рядом женщин. От неожиданности я вскрикнула. Одна из женщин открыла глаза.

– Кто вы?

Мы с Петей сидели на снегу и молча глядели на женщину. Мне казалось, что силы окончательно покинули нас, и мы вот-вот свалимся рядом с этими женщинами.

– Стреляйте же, стреляйте в меня! Только не убивайте моего ребенка. Прошу вас, будьте хоть чуточку милосердны! Будьте людьми! Может, вам за это и зачтется там, на небесах. Я сама буду там наверху просить за вас бога!

– Мы – никакие не убийцы, – осипшим голосом сказал Петя. – Мы такие же люди, как и вы, занесенные судьбой в эти края. А вот и ваш младенец. Мы его нашли недалеко отсюда, возле убитой лошади.

Я подползла к женщине и положила к ней на грудь ребенка. По ее щекам катились слезы.

– Хватит плакать! Время не ждет. В любую минуту здесь могут появиться волки, а могут вернуться и убийцы. Скажите, можете ли вы идти?

– У меня ничего не болит, но я не чувствую своих ног. Я пыталась встать, но у меня ничего не получилось.

– А что с той женщиной, которая лежит рядом с вами?

– Какой женщиной?!

Она с большим трудом повернула голову и поглядела на лежащую навзничь женщину.

– Господи! А где моя старшая дочь?! Что с ней? Где она? Почему я ее не вижу? – и она отключилась.

Петя подполз к той женщине, которая лежала лицом вниз, и попытался ее перевернуть. Он был настолько измотан, слаб и истощен, что ему пришлось переворачивать ее в несколько приемов. Мы опять услышали слабый стон. Казалось, что он идет из-под земли. Я чувствовала, как на моей голове начали шевелиться волосы. Слабость и противная тошнота тянули меня к земле.

– Зойка, хватит! Подожги еще одну щепку и посвети сюда.

Наконец он сумел перевернуть женщину лицом вверх. Она была мертва, но под ней лежала маленькая девочка и тихо, протяжно стонала. На вид ей было годика три-четыре. Она еле дышала. Я, преодолев свой страх, подползла к ребенку и посветила ей в лицо. Оно отливало свинцовой синевой.

– Она умирает, она умирает! – губы у меня шевелились, но звука не было слышно.

Петька оглянулся. Увидев мои безумные глаза и беззвучно шевелящиеся губы, сам чуть не грохнулся на землю. Взяв себя в руки, он начал бить меня по щекам. Придя в себя, я закричала.

– Ты что, совсем свихнулся? Кто тебе дал право меня бить?

И осеклась. Где-то, пока далеко, слышалось призывное волчье завывание.