Владимир Шеменев - Я ─ осёл, на котором Господин мой въехал в Иерусалим

– О Боги! – Руфус схватился за голову. Спрыгнув с лошади, подбежал к командиру, протягивая платок. – Клянусь Юпитером 72 72 Юпитер – верховное божество в Древнем Риме. , я не хотел.

– Глаза по ложке, не видят ни крошки… – взяв платок, сотник прижал им бровь, останавливая бегущую кровь.

– Прости меня. В пылу атаки я забыл, что ты можешь не увидеть его.

– Он не видел брошенный ему шлем… Он слепой… Слепой сотник, – передавали услышанное друг другу караванщики. – Слепой командует зрячими – что же тогда говорить о зрячих? Колдун, чародей, – шептали они и пятились от Лонгина.

Ужас охватил иудеев – и они опустились на колени, хотя их вера запрещала это делать – поклоняться идолам и язычникам.

Всякий дол да наполнится, и всякая гора и холм да понизятся, кривизны выпрямятся, и неровные пути сделаются гладкими; и узрит всякая плоть спасение Божие.

Евангелие от Луки, 3:5–6

Битые амфоры вместе с волосатой веревкой, которую я принял за злобное чудовище, давно слетели с моей спины и остались лежать где-то возле небольшого рва, отделявшего наш двор от соседского. Ров был неглубокий, не больше трех ладоней, так что перескочил я его даже не заметив. Пронесся мимо колодца под смех, свист и улюлюканье собравшихся там людей. Как я понял, скосив глаза и повернув в сторону пересмешников уши, – люди смеялись над двумя неудачникам, гнавшимися за мной.

– Лови осла! За хвост хватай, за хвост! Зачем он вам? – кричали они бегущим мимо них священникам.

И то верно, зачем я им? Вины за бой кувшинов я не чувствовал, но нужно было время, чтобы злость ушла из храмовников. Поэтому я и решил погонять их немного, превращая кипящую ярость в потоки пота. Бежал я не быстро: на умеренной скорости, так сказать, держа их на расстояние хвоста и нисколько не желая им смерти от одышки. Сделал пару кругов вокруг деревни и, осознав, что на хвосте у меня никого нет, остановился. Где я потерял преследователей и как давно они сошли с дистанции, меня не интересовало, главное – я был свободен и мог осмотреться.

«Странное дело, – думал я, – вроде, бегал по кругу, а оказался на дороге, ведущей в Иерусалим. Причем ровно посередине». Я стоял у подножия Масличной горы, склоны которой были сплошь покрыты оливковыми деревьями, и не мог понять, как я здесь очутился.

Мы, ослы, отличаемся тремя характерными чертами: хитры, трудолюбивы, а ещё у нас неплохо развито чувство интуиции, которую мы преподносим людям как упрямство. Ну сами посудите – зачем идти по мосту, если он может обвалиться? – и мы не идем. То, что он не обвалился сегодня, не факт, что он не обвалится завтра. Благодаря этим феноменальным способностям – чувствовать опасность – про нас стали говорить, что ослы тупые и ленивые.

Но сегодня интуиция меня подвела.

Вообще, честно скажу, просчитать поведение левита – задача не из легких: откуда я мог знать, что ему придет в голову навьючить на меня две амфоры, полных оливкового масла? Чужая ослиная голова – потемки, а в голове у людей вообще мрак: никогда не знаешь, что и когда человек выкинет.

Идти было некуда: в деревне меня ждали храмовники, а в городе я никого не знал. Поэтому я потоптался немного на месте и решил вернуться во двор горшечника. Авось не убьют. От этих мыслей мурашки пробежали вдоль позвоночника, от хвоста до кончиков ушей. Попасть даже к доброму живодеру не входило в мои планы – во всяком случае, в ближайшие пятьдесят лет. Я вздохнул и, повернувшись к городу задом, потопал к себе домой. Не прошел я и сотни шагов, как услышал протяжный ослиный крик: «Иаааа…».

– Хамарин, ты что здесь делаешь? – я узнал бы этот голос из тысячи голосов. Он мог принадлежать только моей мамочке. Моей дорогой, любимой маме, которая еще до рассвета ушла в город с хозяйкой. На самом деле её увели, держа под уздцы и нагрузив на спину два плетеных короба с еще теплыми, пахнущими обожжённой глиной горшками.

То, что я сотворил, было похоже на кульбит: зад взлетел и, словно рычаг, провернул мой круп на пол-оборота, благодаря чему я вновь увидел городскую стену, утыканную башнями, белую дорогу, петляющую под горой, каменный мост, сгорбившийся над шумящим потоком, и две фигуры, уныло бредущие в гору: человека и ослицы.

Моя любимая Атнат 73 73 Атнат (арам.) – ослица. , как я ласково называл ее. Час «Минхи» наступил, и они возвращались с рынка: усталые, но довольные. Улыбка расплылась по моей морде, и в тот же миг иссушенные пожухлые окрестности расцвели всеми цветами радуги, а жаворонки, мельтешащие высоко в небе, запели «ослиный марш».

– Инун таву 74 74 Инун таву (арам.) – «они вернулись». , – сказал я и затрусил им навстречу, оглашая окрестности радостными воплями: «Иа, иа, иа…»

На спине у мамы лежали, свесившись до самой земли, два мешка. Именно мешка, а не короба, с которыми она ушла утром. Значит, день удался и хозяйка продала всю посуду, сделанную ее мужем, и даже плетеные коробки. Женщину звали Сара, а её мужа – Симон. Симон-горшечник, как звал его я. И хотя все в округе называли его «гончар», лично мне не нравилось это слово? дюже оно не профессиональное, я бы сказал, не передающее суть ремесла.

Не успели мы встретиться, как рев Атнат вновь обрушился на меня.

– Я спрашиваю, что ты здесь делаешь – в восьми стадиях от дома и в восьми стадиях от городской стены?!

Я как-то оробел, не зная, что соврать…

– Гуляю.

– Ты гуляешь?! Не ври матери! Симон не отпустил бы тебя со двора, даже если бы ему заплатили за это.

– Я чего-то не знаю или вы скрываете от меня какую-то тайну? С чего это горшечнику так опекать меня? Я что, породистая лошадь, которую он выводит на скачки, или вол, которого он сдает в аренду? Я всего лишь ослик: маленький, серый и ушастый!

– Разве я не рассказывала тебе про сон, который видела хозяйка?

– Нет. А что за сон? Сон про меня? Какой я там – высокий, смелый, красивый? – она заинтриговала меня, и надо было потрудиться, чтобы унять мое любопытство.

– В тот день, когда ты появился на свет, Сара видела сон: будто к ним во двор человек завел маленького ослика, привязал к двери и, прежде чем уйти, произнес: «Позаботьтесь о нём, я скоро вернусь». «Это Ты, Господи?» – спросила хозяйка. «Ты сказала», – и он ушел, словно растворился.

– Ну и что? – я пожал лопатками. — Сон как сон, чего тут интересного?

– А то, что ты особенный, Хамарин.

– Я всегда чувствовал это.

Мы ткнулись носами. От ощущения особенности захотелось подпрыгнуть, что я и сделал.