Владимир Шеменев - Я ─ осёл, на котором Господин мой въехал в Иерусалим

– Веди себя прилично! – в одной фразе было столько укора, сколько я не слышал за всю свою жизнь. – Что скажет наша хозяйка, глядя на твои выкрутасы?

– Что она может сказать? Ты посмотри на неё: жара и дорога отняли последние силы. Хочешь, я довезу её до дома? Должен же я отблагодарить её за всё, что они с горшечником для нас делают.

– Спроси у нее сам.

– Эй, хозяйка, давай я тебя подвезу! – я кивнул головой, приглашая сесть на меня.

– Да что же вы так орете: «Иа, иа», – будто вас не кормили с утра, – в её голосе не было злости, только усталость от шума, который мы с мамой создали на дороге.

И то верно, чего это мы орём…

Я посмотрел на хозяйку и, пристроившись, пошел рядом к ней, демонстративно подставляя свою спину. Но странное дело: вместо того чтобы сесть на меня и, свесив ножки, спокойно доехать до дома, хозяйка на ходу сняла с плеча льняную суму и запустила туда руку, чего-то там выискивая. Вытащила морковку и протянула мне.

– Ешь, хамор 75 75 Хамор (иврит) – осёл. .

Вот это подарок! Ничего лучше и вкусней она не могла придумать. Я ловко выхватил зубами морковь из рук хозяйки, вскинул голову, подбросив сочный, пахнущий прошлогодними травами корнеплод, и защелкнул за ним зубы, целиком отправив в рот.

– Близятся дни, когда ты останешься один и никто тебе не нарубит соломы, не сварит опары и не загонит от дождя в стойло.

«О чем это она?» – думал я, пережевывая вкусняшку. Женщина провела рукой по спине, приглаживая мою взлохмаченную шерсть.

– Эй, дружок, да у тебя спина мокрая, – хозяйка подняла руку. – А ну стой!

Все встали, словно вкопанные. Мать с тревогой смотрела то на меня, то на хозяйку. Женщина откинула капюшон, закатала рукава и, взяв мою ногу пальцами ниже колена, подняла её. Одно копыто, второе, третье и четвертое… а их больше и не было.

– И скажи на милость, кто же тебя гонял?

– Левит с коэном.

Вздрогнули мы дружно, как по команде – я, мама и хозяйка. Подняли глаза и, хлопая ресницами уставились на стоящего перед нами человека. Это был племянник хозяйки – тот самый Иов, из-за которого я косвенно пострадал.

– Если вас призовут на суд, я буду свидетелем, что он не виноват, – Иов ткнул в меня пальцем.

– Спасибо тебе, – Сара потрепала мальца по голове.

– За что ты благодаришь меня? Вы мне с Симоном как вторая семья. Разве я должен был сказать: «Какое мне дело до того, что вас заставят заплатить за целый талант масла, которое должно было пойти на освящение храма»? Давайте я лучше пойду с вами, и если эти люди еще у вас во дворе, я первым обличу их. Иной отвечает и за убытки, причиненные им самим, и за убытки, причиненные его волом или ослом, а иной не отвечает ни за убытки, причиненные им самим, ни за убытки, причиненные его волом или ослом.

– Эй, а причем тут вол? Его там не было, – промямлил я, но, похоже, меня никто не слышал или не понял…

***

Я шел и думал: все проблемы от ума. Вот у нас, скотов, нет ума – и нет проблем. Люди сами загнали себя в стойло. Понапридумывали запретов, ограничений, приличий всяких – и страдают от них. Сюда не ходи, там не лежи, это не ешь, здесь не бери, это чистое, а вон то грязное – не жизнь, а сплошные мучения.

То ли дело у нас ослов! Всё расписано чуть ли не по годам: вывалился из утробы, окреп – и в ярмо на всю оставшуюся жизнь. Правда, бывают праздники, когда хозяин соизволит привести тебе молоденькую ослицу, – но это редко, раз в год, и то до тех пор, пока ты молод. А так – всю жизнь на хозяина ишачить. Поел, поработал, в стойло. Поел, поработал, в стойло. Причем работа занимает большую часть нашего существования. Я вздохнул, рисуя себе нерадостные перспективы дальнейшей жизни. Ну сколько я проживу – лет сорок, пятьдесят, не больше, и то если меня не будут утруждать работой. Мама рассказывала про дядю, работавшего на плотине, где он крутил колесо, орошая поля. Работал от восхода до заката за горсть ячменя. Так прожил он лет тридцать: сначала полинял, потом высох, заработал какое-то «ежовое копыто», ослеп и умер. Я дернул ушами, отгоняя мух, и еще раз вздохнул.

Все-таки людям хорошо.

Ну и что, что запреты, ведь их можно и не соблюдать. Подумаешь, нельзя есть! А ты ешь: кто увидит, особенно в темноте? Сам себе хозяин. Главное, свет не зажигай.

В памяти всплыл разговор, услышанный месяца два назад. Коэн, как всегда, считал деньги, талмиды спали, а левит просвещал всех насчет еды, нисколько не заботясь, что его никто не слушает… кроме меня. «Кто работает над смоквами, – говорил он, – не должен есть винограда, но может есть смоквы, а кто работает над виноградом, не должен есть смокв, но может есть виноград. И он вправе воздерживаться от еды, пока не дойдет до лучших плодов. Ибо сказал Господь: «Когда войдешь в виноградник ближнего твоего, можешь есть ягоды досыта, сколько хочет душа твоя, а в сосуд твой не клади» 76 76 Втор. 23:24. .

Мне это очень нравилось. Да и нет у меня сосуда, а вот рот есть и желудок безразмерный. Уж я бы там попировал!

Если бы кто меня спросил, что самое главное для осла, я, не задумываясь, сказал бы: холодной зимой – теплый загон, обшитый с трех сторон тёсом, с непромокаемой крышей из соломы или обожженной черепицы; жарким летом – раскидистое дерево, дающее много тени; из питья – чистая родниковая вода; из еды – вкусное сено, скошенное желательно на третий день после дождя, и всякие там сладости в виде яблок, чищеной моркови, вареной свеклы и пропаренных отрубей; и чтобы убирали у меня каждый день, не заставляли много работать, а по субботам был бы выходной. Ну и, конечно же, чтобы вокруг меня крутились молоденькие ослицы, пахнущие душистыми полевыми травами, с блестками росы на ресницах и томным взглядом, из-за которого наш род ослов не переводится.

Сосед наш, самаритянин 77 77 Самаритяне (самаряне) – выходцы из Месопотамии, не евреи; народ, проживавший в Самарии (области между Иудеей и Галилеей). , держал стадо ослов. Ну не стадо, а так… голов десять, не больше. Они – не ослы, конечно, а хозяева – подряжались возить мешки на мельницу. И вот в том стаде была одна симпатяшка. Мы как-то проходили с мамой мимо их стойла. Помню, аж дух захватило… Уши горели, как сухая копна, а её взгляд… этого я не забуду никогда. Пушистые ресницы и нежный лилейный голосок… «Хамарин, Хамарин», – звала она, превращая меня в соляной столб. Я готов был бежать за ней хоть на край земли… «Я женюсь», – сказал я матери в тот день. Ответ не заставил ждать: «Женишься, когда время придет».

От воспоминаний о прекрасной невесте и будущей свадьбе я опять вздохнул.

– Скажи, Сара, – Иов посмотрел на тетку, – что это твой осёл всё время вздыхает?