Карел Коваль - Моцарт в Праге. Том 1. Перевод Лидии Гончаровой

Гельд ответил лишь:

«Как и ты», – и отплатил приятелю, двинув ему локтем в бок. Так обычно проказничали в клементинском кругу в свободное время перед лекциями любимого профессора, с радостью валяли дурака.

«Здесь все наши профессора. Посмотри, вон там Выдра, студенческий любимчик, а там седой аббат Добровский, вот он, с Ностицом. А вон Мейсснер, Цорнова и библиотекарь патер Рафаэль Унгар, и звездочёт Стрнад слез со своей обсерватории и снизошёл до партера, только чтобы послушать новое произведение Моцарта».

«Приятель, ты слышал, что произошло вчера после репетиции симфонии?»

Гельд покачал головой и вопросительно посмотрел на темпераментного Витаска; тот с азартом рассказал:

«Это просто сказка какая-то! Представь себе, Моцарт написал арфисту Цопанку тему, специально для него сочинённую. Он услышал его игру в «Новом трактире», когда там обедал, представился ему и поинтересовался, сумеет ли

Цопанек сделать вариации на тему, которую он, Моцарт, ему сыграет. Цопанек согласился, Моцарт повёл его наверх в гостиную, там сыграл на клавире тему – а Цопанек-то у Моцарта и выиграл! Наколдовал на своей бродяжьей арфе семь шикарных вариаций, так, что сам Моцарт был потрясён его музыкальным талантом.

Маэстро угостил его как следует да ещё сунул в руку дукат. Цопанек показывал тот Моцартов листочек с нотами, бережно сложенный, словно амулет, пану регенту Кожелюху вчера вечером в трактире «На уголке», но из рук не выпускал, ни за что. Это теперь его талисман, ангельское послание только для него Моцартом созданное. И будет он теперь с ним ходить среди людей, пока жив будет.

Но сыграть эту Моцартову тему для пана регента Цопанек тут же согласился с радостью, почему бы ни поиграть знаменитому музыканту и композитору! И сыграл со всеми семью вариациями.

Кожелюх нам об этом рассказал после мессы у святого Вита: вот какой Моцарт кавалер, да какое у него золотое сердце, как преклонился он перед простым нищим бродягой и общался с ним как с ровней, как с братом-музыкантом.

Ну что ж, гений и должен таким быть. Всем себя отдаёт, и все его любят, потому что чувствуют его искренность и его любовь».

«Посмотри-ка, а вон там и Цопанек!»

Вся компания друзей-музыкантов и студентов повернулась и стала смотреть на угол галёрки, где, держась за железную колонну, стоял странствующий бродяга – музыкант Цопанек, арфист Хёсслер. Как заворожённый, смотрел он в оркестр, ожидая появления Моцарта.

«А сколько Цопанку лет?»

«Никто не знает. Этот человечек, опалённый ветром, солнцем обожжённый, он стал частицей матушки-Праги. Повсюду его встречаешь, и всегда он улыбается, чудак, будто принёс какое-то радостное известие для тех, кто согласился его послушать».

Витасек продолжал:

«Однако красиво говорит Цопанек: „Ангельский подарок Моцарта буду носить с собой всю жизнь“. Друг мой, это не простые слова, не болтовня, старик знает, о чём говорит. А Моцарт сразу понял, для кого свою тему написал».

Тут раздался взрыв аплодисментов. Это Цопанек подал знак. Так встречали Моцарта, выходящего к оркестру. Театр рукоплескал, особенно надрывалась галёрка со студентами: Виват, Моцарт! Наконец, всё затихло.

– 2 —

Моцарту пришлось протянуть обе руки к публике, как бы с просьбой, чтобы перестали аплодировать, дескать, пока не за что, потом повернулся к оркестру, взял в руки дирижёрскую палочку, лежащую на пустом пюпитре.

«Будет дирижировать наизусть», – зашептал Витасек Гельду, – «вот это голова!»

Тишина. Сосредоточенность. Значительность. Страсть. Напряжение. Моцарт поднимает руки, взмах над головами замершего в готовности оркестра. Раздались первые звуки Пражской симфонии.

Сквозь облака пробился золотой луч солнца – так победоносно на торжественном дыхании заиграли взволнованные музыканты, вытягивая смычками долгий волшебный звук, гордые своей миссией, донести до людей первое исполнение новой симфонии, которую Моцарт специально привёз в Прагу, и которую между собой народ уже окрестил «Пражской» симфонией.

После медленного вступления темп сменился. Музыка, как быстрая горная река, бойко перепрыгивая через камешки, весело ринулась вперёд, увлекая всех зажигательной мелодией. Так земля пробуждается весной, распевая гимн радости и благодарности за то, что снова светит солнце, поют птицы, расцветают цветы. Зал замер – муха не пролетит. Никто даже не закашлял.

Вот такую публику Моцарт любил, она вдохновляла его. Оркестр сливался с ним в идеальной гармонии, играл с большим чувством, играл так, что послушать – одна радость.

Вторая часть – прелестные раздумья, светлая, шутливая, по-детски наивная и доверчивая, как широко раскрытые глаза невинного дитя, изумлённого красотой мира, которую раскрывает перед его чутким сердцем послание ангела. Но вот после свободного просветлённого наслаждения снова зазвучала живая темпераментная тема.

Духовые перекликаются со струнными, весело спорят и дополняют друг друга, говорят одновременно и стремятся обогнать. Так дружно и весело добежали до конца «Пражской» симфонии. А вот и торжественное заключение. Минута значительной чудесной тишины.

Моцарт поворачивается к публике и кланяется. Симфония закончена, господа. «Пражская» симфония обрела своё чешское крещение. Публика вышла из оцепенения и началась бурная овация. Шквал аплодисментов всё нарастал. Но вот всё стихло. Ждут, что будет дальше.

Работники сцены выкатывают из-за кулис клавир, расставляют вокруг него три пульта. Сейчас будет квартет, догадывается галёрка. И вправду, выходит Моцарт, за ним скрипач Хофер, виолончелист Куба и ещё один известный скрипач Стеглик, артист театрального оркестра.

Витасек изумлённо зашептал Гельду:

«Посмотри, опять никаких нот на пюпитре, снова будет играть наизусть. Вот это – да…» – только покачал головой, а Гельд уже толкает его под рёбра, чтобы посмотрел вниз на Моцарта, который поднял руки над клавиром, что означало – квартет начинается.

После квартета околдованная публика аплодирует, снова поклоны, и опять волнующее ожидание – что ещё? Выходят певица Мицелёва и Моцарт. Исполняется для жаждущих зрителей песня на стихи Гёте «Шла дивчина за лучиной».

Поёт по-немецки о короткой жизненной истории фиалки, которую Моцарт запечатлел в звуках так, что нельзя забыть; пусть девушка растоптала её, но будет она цвести вечно. Все сочувствовали бедной фиалке, мягкие улыбки кружили по губам.

Когда же закончилась песня, тишина в зале стояла ещё дольше, чем после симфонии, будто та фиалка прямо здесь появилась, и нежный её аромат заполнил собой весь Ностицов театр. Моцарт, опустив голову, сложил руки на коленях.

Да и Мицелёва забыла на сей раз, как она привыкла, закинуть голову назад, закрыть глаза в ожидании бурной овации; даже эту избалованную примадонну обезоружила скромная Фиалка и превратила её на момент в простого человека, сделав от того ещё прекраснее.