Карел Коваль - Моцарт в Праге. Том 2. Перевод Лидии Гончаровой

Слуга принёс свежего кофе, и Душек тихим голосом завёл интимный дуэт за ломберным столиком:

«Ну, рассказывай, мой друг, что ты делал с тех пор, как нас покинул. Ты доволен жизнью?»

«На этот вопрос, Франтишек, ответить не так просто. Я никогда не буду спокоен, потому что у меня в голове так много неосуществлённого, что мне не хватило бы нескольких оркестров и театров, чтобы мои сны воплотились в действительности. Тебе известно, как Вена приняла «Дон Жуана?»

«Кое-что я слышал, но хотелось бы узнать обо всём прямо от тебя, Амадей. Что же в действительности произошло с оперой в Вене после твоего возвращения из Праги?»

«Ты помнишь, с какой радостью я уезжал в Вену? А меня там как холодной водой окатили. Да Понте мне что писал? Дескать, император заинтересован в скорейшей постановке оперы. Но на бумаге многое выглядело гораздо красивее, нежели оказалось на самом деле.

Император меня принял вполне милостиво, расспрашивал подробно, как всё было в Праге, но стоило мне заикнуться о настоящем моём положении, как он, не говоря ничего определённого, сделал непроницаемое лицо, весь закрылся тайной, казалось, что-то замышляет. Так оно и получилось, он предложил мне место Глюка».

«Но это же прекрасно, Амадей, это большой успех!»

«Да, но если посмотреть с точки зрения моего отца, царствие ему небесное, который не зря учил меня переводить милости великих в цифры, то я, похоже, сильно деградировал».

«Не понимаю тебя».

Моцарт покачал головой, горькая усмешка сопровождала дальнейшие его слова:

«Дело в том, что Глюку император платил две тысячи золотых в год, а мне, передав его постоянный титул, предложили жалованье, сократив его на двенадцать сотен».

«В самом деле?»

«Что б мне провалиться. Но неважно, маленькая рыбка тоже рыба. Хоть такой кусочек твёрдого заработка для нашего хозяйства! Оно всегда было твёрдым орешком для Констанции. Война на носу, учеников всё меньше», – Моцарт махнул рукой, отчаянно схватил чашку с чёрным кофе.

Душек, сочувствуя, смотрел на друга, а тот продолжал:

«Так было всегда. Император привык, что люди раболепствуют перед ним. Я понял это, как только начал что-то соображать. Но я-то не подлиза, не льстец, не доносчик, и потому имею то, что имею. Зато, я говорю то, что думаю, и за слова свои отвечаю».

Душек спрашивает:

«А что от тебя требовали за это жалование?»

Тут Моцарт рассмеялся:

«Танцевальные пьесы для балов. Для императорских-королевских редутов я обязан приготовить столько менуэтов, немецких танцев и контрдансов, сколько потребует распорядитель балов. Вот, например, к Рождеству я должен был вынуть из рукава двенадцать менуэтов, заказали прямо в Сочельник.

Хорош был праздник. Я пока сочинял, стал даже насвистывать, Франтишек, голова чуть не упала на колени, но, видишь, выдержала. И ещё выдержит, мой милый друг! – Глаза Моцарта весело сверкали – Однако я им написал на квитанции, когда получал свои восемьсот золотых: Слишком много за то, что я делаю и слишком мало за то, что мог бы сделать. Ну и побежал с этим мужичок докладывать императору».

И снова с аппетитом выпил кофе. Продолжил:

«Эх, где то времечко, Франтишек, когда мы с Кубой шли ночью через Каменный мост к вам на Бертрамку. Я тогда разбудил старого Стейница, чтобы он сварил мне хорошего крепкого кофе, так сильно я тогда раскуражился после весёлого собрания в кабачке на Темпловой улице!» – Моцарт возбуждён, его обычно бледное лицо сейчас раскраснелось от воспоминаний о счастливых временах.

«Всё снова так и будет, Амадей! Остался бы ты у нас, парень. Я говорил тебе тогда, не уезжай, ты помнишь?» – Душек отечески положил руку на Моцартово плечо и заглянул ему прямо в глаза, ожидая ответа.

«Как не помнить! Но ведь и ты, наверно, помнишь, что я тогда ответил, помнишь?»

Душек только кивал головой.

«То же самое я скажу и теперь, Франтишек. Мои Пражане меня понимают, здесь для меня всё ясно, но я должен завоевать своё место в Вене всем интригам и трудностям наперекор».

«А зачем тогда едешь в Берлин?»

«Меня заинтересовало предложение Лихновского, какой-то отзвук детства. Весенний зов на волю, когда мы с папенькой выезжали из Зальцбурга то в Италию, то во Францию и Англию. Боже мой, уже и не верится, что всё это происходило на самом деле, вспоминаю как сказку».

Моцарт замолчал, взгляд его был устремлён куда-то вдаль, он видел себя в лазурной солнечной Италии, вот он склонился к цветам.…Да это всё фиалки! Они почти завяли и издавали сильный запах, точно вобрали в себя все запахи весны.

– 4 —

Душек молчал, он понимал Амадея. Ждал, когда тот сам заговорит. Он тоже чувствовал запах фиалок, и мягкая улыбка бродила по его губам. Неожиданно Амадей резко обернулся:

«Я ещё не бывал в Берлине, тоже, как и в Лейпциге у Баха. Жаль, что нельзя с Бахом встретиться. Я в детские и юношеские годы был знаком с композиторами всей Европы, только Бах был в стороне на севере. Один, ни о чём не просил, сочинял себе по зову сердца, притом, что вокруг него распевали итальянские сирены. Они заманили всех его сыновей, но не смогли разрушить его собственную обитель».

«Всё правильно, Амадей, но вспомни слова папеньки!»

«Ты имеешь в виду цифры?»

«Ну да, ведь ты прекрасный математик, некоторые называют тебя математической шкатулкой».

Моцарт смеётся:

«На бумаге – да, а в жизни оплата приходит чаще в виде большой похвалы вместо денег, разве что иногда подарят золотые часики».

«Ты надеешься в Берлине получить место у Прусского короля?» – Душек смотрел на Моцарта, прищурив глаза.

«Кто знает, Франтишек. Не очень-то надеюсь, но уж как случится, там видно будет. А что поделывает Гвардасони?»

Душек, почувствовав, что Моцарт уклоняется от разговора, быстро сменил тон:

«Всякий раз, когда встречает меня, он интересуется, когда ты заедешь в Прагу. Ты мог бы навестить его, Амадей. Гвардасони теперь большая фигура, руководитель всей оперы в Праге».

«А что с Бондини?»

«Захворал и хочет вернуться в Италию. Постарел, сердце пошаливает, да ещё три театра на шее, это свалит и Голиафа».

«Значит, Гвардасони теперь руководит оперой в Праге», – подытожил Моцарт.

«И так этим кичится, так возгордился, ты сразу заметишь это. Ну и пусть его, он вдвое старше меня. А вот ты у него на хорошем счету, это тебе он во многом обязан своим повышением. Не раз твои оперы спасали ему кассу. Как только дела чуть плохи, он вывешивает афишу с „Фигаро“ или с „Дон Жуаном“, и всё распродано».

Моцарт обрадовался:

«У вас продолжают играть мои оперы?»

«Говорю тебе, стоит их объявить в афише, как билеты все проданы, чего тут не понять?»

«Вот бы в Вене услышали твои слова!», – вздохнул Моцарт.