Богдан Сушинский - Золото Роммеля

Этот рослый мрачный тип, с прыщеватым и мертвецки бледным, словно бы напрочь отмороженным, лицом, знал что говорил. Он уже понял, что подполковник, со своими вермахтовцами, представляет здесь интересы фельдмаршала Роммеля, а оберштурмбаннфюрер, со своими черномундирниками, – рейхсфюрера СС Гиммлера. Причем каждый из этих офицеров чувствовал за собой мощь и влияние покровителя.

Другое дело, что на кораблях конвоя оказалось по десять солдат подполковника и всего лишь по пять солдат фон Шмидта. Возможно, для отряда, который должен был отвечать за сохранность контейнеров на море и суше, этого вполне достаточно. Да только сам тот факт, что вермахтовцев отрядили в поход вдвое больше, вызывал у барона вполне естественное раздражение. Тот не мог понять логики Лиса Пустыни. Если уж фельдмаршал решил назначить его, офицера СС, начальником конвоя, то почему солдаты СС находятся здесь в меньшинстве, а главное, зачем нужно было приставлять к нему еще и некоего пехотного подполковника?

Командир линкора, и он же – начальник конвоя, конечно, сочувствовал барону, поскольку тоже не понимал, на кой черт понадобилось дробить охрану на два отряда, с двумя подполковниками, вермахтовским и эсэсовским, во главе. Но что поделаешь: у береговых крыс все делается как-то так, не по-человечески.

Ему как командиру линкора еще и повезло, что Роммелю не пришло в голову назначить начальником конвоя кого-то из своих офицеров; что позволил ему соединять эти две должности. Иначе конфликт выглядел бы еще острее.

В сущности, Аугштайн не желал вмешиваться в грызню подполковников, но в то же время был твердо намерен не допустить, чтобы они схватились еще здесь, на борту линкора «Барбаросса». Вот и теперь, во время очередной стычки, ему пришлось напомнить обоим подполковникам, кто на корабле и в конвое старший. Причем он мог бы сформулировать свое напоминание значительно резче. И, несомненно, сделает это, как только почувствует, что оба пехотинца явно преувеличивают свое значение на борту этого корабля.

Передовой эсминец сопровождения уже вышел за гряду мелких скалистых островков и, развернувшись бортом к «Барбароссе», начал не спеша выползать в открытое море. Сейчас он напоминал волка-вожака, который, выводя свою стаю из бора, опасливо обнюхивает окрестности. Второй эсминец, которому надлежало заключать кильватерный строй, держался пока что в сторонке, в промежутке между двумя линкорами, как бы прикрывая их с более открытой стороны бухты.

– И все же, господа офицеры, у меня такое предчувствие, будто наш «золотой» караван уходит не к берегам Италии, а в небытие, – не удержался Крон, продолжая заикаться чуть ли не при каждом слове.

– Ах, эти ваши неутолимые, нервные предчувствия! – подергал левой щекой оберштурмбаннфюрер.

– …Представьте себе, барон, жизнь не только давно приучила меня прислушиваться к своим предчувствиям, но и не раз спасительно заставляла полагаться на них.

– Судьба любого пиратского клада всегда была жестокой и таинственной, – воинственно согласился фон Шмидт.

– Почему «пиратского»? Фельдмаршал изъял эти драгоценности в виде приза победителя, в виде компенсации за наши потери.

– Будете ли вы называть эти сокровища «африканскими», «пиратскими» или «сокровищами фельдмаршала Роммеля» [2] В основу описываемых здесь событий положены реальные факты. Весной 1943 года, когда стало ясно, что германским войскам в Африке не удержаться, фельдмаршал Роммель погрузил на корабли огромные сокровища, награбленные в странах Северной Африки – золото, деньги, картины известных мастеров, – и несколькими конвоями попытался переправить их в Германию. Кстати, оберштурмбаннфюрер (подполковник СС), который возглавлял команду охраны основного конвоя, тоже носил фамилию Шмидт, однако в романе образ этот собирательный. – Прим. авт. – суть от этого не изменится.

– И все же впредь я просил бы не называть эти сокровища «пиратскими», – напыщенно потребовал Крон.

– Это ж почему, позвольте вас спросить? – с азартом заядлого дуэлянта встрепенулся оберштурмбаннфюрер.

– Уже хотя бы потому, что это задевает честь мундира фельдмаршала Роммеля и многих связанных с ним офицеров.

– Относительно «задевает честь мундира» позволю себе усомниться. Фельдмаршалу Эрвину Роммелю достался такой военно-политический «мундир», что ему уже ничто не угрожает, – хрипловато проворчал барон.

– Это не меняет существа дела.

– Только не пытайтесь представать перед нами в облике хранителя чести фельдмаршальского мундира.

– При чем здесь «хранитель чести мундира»?! – взорвавшись, Крон, похоже, взял не ту ноту и вместо командного офицерского баритона снизошел до истерического фальцета. – Фельдмаршал пока еще сам способен постоять и за себя, и за свою честь.

– Вот и я так полагаю, – хамовато признал фон Шмидт. – Он пока еще способен, в отличие от вас…

– Вы, как всегда, все преувеличиваете и обостряете, господа! – натужно прочистил глотку командор, намереваясь пресечь ссору офицеров в самом зародыше.

Когда, поднявшись на ходовой мостик, командор занялся своими корабельными делами, оберштурмбаннфюрер не спустился вслед за Кроном в каюту, а найдя укрытие от ветра в закутке между орудийной башней и палубной надстройкой корабля, мысленно прошелся по тем событиям, которые в конце концов привели его, сугубо сухопутного служаку, на палубу линкора «Барбаросса». И вспомнить начальнику охраны конвоя было о чем. Слишком уж бурно развивались недавние – в сентябре 1943 года – события там, в Ливийской пустыне, в ставке командующего Африканским корпусом фельдмаршала Роммеля.

… Фон Шмидт до сих пор помнит, что почерневшее от загара и въевшейся в кожу танковой гари лицо фельдмаршала в каких-то едва уловимых чертах напоминало в тот день африканскую маску. Массивный, отчетливо выступающий римский подбородок выпятился еще резче, а главное, воинственнее, – как было всегда, когда он решался на очередную ливийскую авантюру.

– Всякий раз, когда мы близки к победе, у моих солдат ее вырывают. Моя африканская штаб-квартира уже давно могла находиться в аристократическом районе Каира. Но нас предали. Нас предают каждый день. Причем везде – в ставке фюрера «Вольфшанце», в Берлине, в Риме…

Командующий произносил эти слова с таким ожесточением, словно вот-вот намеревался снять свои части с африканского фронта и бросить их в огневое безумие путча.

– Вот именно, и в Риме – тоже, – вынужден был поддержать его фон Шмидт, хотя ни суть обвинений, ни настроение командующего ему не нравились.

– Даже трусливые итальянские «макаронники» – и те давно перестали считаться с нами.