Array Сборник - Вечное возвращение. Книга 2: Рассказы

– Так-то вернее… Слава те, господи…

И торопливо пошел к Топоркам.

Летом и по осени ходили слухи по деревням. Кто знает? Может быть, и впрямь верны те слухи. Где тут разобраться в такие годы?

Кто говорил – Ленин на восемь лет собственность мужику дал, а кто говорит – совсем собственность вернулась – и именьица и хуторки, богатые вправе требовать обратно земельку Ох-хо-хо… Грехи наши тяжкие. Бестолочь пошла… Концов не доберешься… Мендель с Погоста, рыбник богатый, мужикам рассказывал, что на Москве народилась новая политика. А какая, – сам шут ее не разберет…

Зима, владимирская вышивальщица, в парчу серебряную, в бахрому все разодела. Песенки под полозьями выпевает, да такие тонкие, голосистые. По деревне из труб дым синий, словно кадилом, по небу пишет.

Изба у Кастория Барана встряхнулась. И впрямь весь век подпирать село надоест. Выбралась из земли, освободила руки, стоит прямо и смеется большими окошками с карнизами резными…

Лесу казенного не своруешь, – своему двору не хозяин…

Годы были самые подходящие: мужики не дремали. Изб понастроили новых все. Касторий Баран тоже не ленился: вызволил свою хату, бока из них новые вставил, подрубы подрубил. Разделал избу, как полагается.

Марина – все полногрудая, полнолицая, не спадает с лица и живет с мужем в ладу… А дед Амос дотянул и много еще годков думает дотянуть. Ребята, как бобинки, по избе шныряют. Старшему десять годков, меньшему – четыре… Подмога растет, а пока… Ах, ты горе…

– Маришка, а Маришка, пошарь, может, под икону запропастилась бумага-то…

Умный мужик Агап-то был, хорошую бумагу выдал…

Марина, как колесами в телеге, бедрами шевелит по хате. Поднимет руку и на полочке пошарит, и в печурке, где серянки всегда хоронит, – может, тут найдется.

И в божницу лазила, и под божницу, и в шкафчик, и под постель, и в сундук большой…

– Ну, нет, что ты сделаешь?.. Нет бумаги… Горе какое, что ты скажешь? Дед, наверное, скурил…

Дед-древлянин на полатях лежит, любит дед махрой затянуться. Только бы газетина под руки, шасть, – и на полати.

Лежит дед и думает:

«Газетин-то больших не стало ноне… К внуку в букварь забрался, внук разревелся, не приведи бог. Подумать бог весть что случилось, на одну закрутку дед откромсал».

И вслух:

– Что ты, Маринушка, вот уж и скурил… Да я забыл, когда и курил…

А в серых глазах деда порхнула большая серая газетина, запахла махрой.

– Эх, курнуть бы…

Шарила Марина по хате, по углам, а бумаги не нашла. Касторий голову повесил, – как же быть без документа? Документ – первое дело…

…Мужики затихли и сняли шапки. Члены земельной комиссии сели за стол, крытый кумачом. С боку стола сел высокий, жилистый, с жиденькой растительностью и большим журавлиным носом секретарь комиссии. Мужики прозывали его Жердь. Жердь был гроза всех мужиков, ведущих судебные дела. Как паук, он высасывал последние соки с мужиков.

Председатель Дубонос был жирный, заплывший боров с узкими свиными глазами, злыми и хитрыми. Он потел, кряхтел, и казалось – вот-вот захрюкает от удовольствия.

У Кастория сосало под ложечкой и было не по себе.

Дубонос встал и торжественно заявил:

– Товарищи, объявляю заседание комиссии открытым.

Потом, сощурив заплывшие глазки, оглядел мужиков и добавил:

– Будет слушаться дело Алексея Страшного с Касторием Бараном о покосе.

Председатель протянул руку. Жердь вложил в нее список сторон.

– Страшный…

– Есть…

В скамейках зашевелились. На середину к столу вышел Алексей Страшный, одетый в новую нагольную шубу, поверх – серый армяк с цветным, праздничным поясом. Длинные волосы обильно смазаны салом. Алексей поплевал на ладошку и еще сильнее пригладил их, потом успокоился и стал как перед образом, словно собирался молиться…

– Баран…

– Тут…

Пол под Касторием закачался, куда-то стал уплывать. Язык онемел. Он стал в сторонку. Корявые руки, засоренные прошлогодней черноземной пылью, дрожали: Баран ни разу в жизни не судился, и ему было стыдно, словно сжулил что-то. Глаза у него разбегались и старались куда-нибудь спрятаться.

– Прошу сделать доклад, – председатель стал смотреть на мужиков.

Жердь развернул дело и стал читать:

В Горбулевскую волостную земельную комиссию.

Гр-на хутора «Кувшинки» Горбулевской волости Алексея Страшного

ПРОШЕНИЕ.

В 1918 году гр. деревни Топорки Касторий Баран захватил нахрапом десятину моего покоса в Кувшинках. За собственные деньги покос тот куплен был. Трудами нашими и детей наших на том покосе сделаны растеребы. А Баран три года косил, а деньги не платил. Теперича декрет есть: кто луговину удобрял, ухаживал, должна быть ворочена тому, потому прошу Горбулевскую волостную земельную комиссию вышеозначенный покос вернуть мне, Алексею Страшному, а Касторке Барану в покосе отказать.

К тому допросите моих свидетелей: Синицу, Осипа из хутора Поемы и Фоку Зуя сельца Воробьи Горбулевской волости.

Алексей Страшный.

Председатель вдруг вскочил:

– Стой, секлетарь… Осип Синица, Фока Зуй…

– Здеся.

– Выходи, ребята, да не сюда, а с избы вон, потому свидетели… Читай дальше.

Жердь стал читать акт местного обследования:

Я, председатель районного совета Антип Охра, и секретарь, Герасим Королев настоящего числа составили акт о нижеследующем: спор идет об покосе Кувшинки.

Покос тот идет от озера Кувшинка справа на кривую сосну, а с кривой сосны – на зеленый камень, что у дуплистой березы, а с камня, по канаве на елку, которой макушку гром разбил, а при ней пень гнилой, потом опять – в озеро. Кругом обмерили, десять веревок вышло, считай около десятины спорного покоса, возов на десять сена. Покос тот действительно плинтован, канава рыта. Страшный на опросе заявил, что это его работа. При сем были понятые: Ефим Стук и Степка Гиль и о настоящем постановили написать этот акт за надлежащими подписями…

Председатель во время доклада сидел развалившись и перебирал глазами мужиков. Правый заседатель Коршун отвалился на спинку и глядел в потолок мутными глазами, а в голове у него мелькало:

«Овсеца забыл засыпать, а Дарья не догадается: бестолковая баба… В прошлом году сука щенилась, хороших кобелей поразвели… и чего это зима долго тянется?.. Страшный гусаком думает отделаться… Шалишь…»

Левый заседатель Асташев развалился обеими руками на столе, раскинул локти и из-за правого локтя поглядывал на секретаря и думал:

«Хитрющий человек… Жердь-то… чего гонит-то?.. а бес его знает… Касторку-то я знаю – трудящий человек… Опять сегодня опоздаю, так и не угодишь к племяннику на именины».

Впереди, перед столом, сидели мужики корявые, нескладно одетые. Словно капустные кочны, по семь одеж на себя напялили и прели, как пни на болоте. Испарину давали, ворочались, кряхтели, и над скамьями стоял синий пар. Воздух тяжелел и становился ядренным, крепким, за нос захватывал.