Сэмюэл Батлер - Путь всякой плоти. Роман

Ее отец, разумеется, царил на этом торжестве, как царит лев в мире зверей. Но, видя, что все мы кротки и вполне готовы быть съеденными, он скорее демонстрировал нам свое рычание, чем рычал на нас. Это было впечатляющее зрелище – видеть, как он засовывает салфетку под свой розовый старческий второй подбородок и расправляет ее на широкой груди поверх жилета, а яркий свет люстры, подобно звезде Вифлеема, играет на шишке благоволения на лысой голове старика.

Подали суп из настоящей черепахи. Старый джентльмен был, несомненно, очень доволен и начал являть себя публике. Гэлстрэп стоял позади стула своего хозяина. Я сидел по левую руку от миссис Теобальд Понтифекс и, следовательно, прямо напротив ее свекра, имея полную возможность наблюдать его.

Если бы задолго до того у меня не сложилось на его счет совершенно определенного мнения, то в первые десять минут, пока не было покончено с супом и не подали рыбу, мне бы, вероятно, могло показаться, что это милейший старик, и дети должны им гордиться. Но когда он приступил к омару под соусом, то неожиданно побагровел, на его лице появилось выражение крайней досады, и он метнул два быстрых, но испепеляющих взгляда в оба конца стола: один – на Теобальда, другой – на Кристину. Они, бедные простаки, разумеется, поняли, что допущена какая-то ужасная оплошность. То же понял и я, но не мог догадаться, в чем дело, пока не услышал, как старик шипит на ухо Кристине:

– Это блюдо приготовлено не из самки омара. Что толку, что я назвал мальчика Эрнестом и устроил крещение его в воде из Иордана, если его собственный отец не в состоянии отличить самца омара от самки?

Это огорчило и меня, ибо я понял, что до того момента не только не подозревал, что среди омаров существуют самцы и самки, но и мнил, будто в деле супружества они как ангелы на небесах, и зарождаются едва ли не самопроизвольно из камней и морских водорослей.

Прежде чем было покончено со следующим блюдом, к мистеру Понтифексу вернулось благодушие, и с того момента он до конца вечера пребывал в наилучшем расположении духа. Он рассказал нам историю воды из Иордана: как она в глиняном кувшине была привезена доктором Джонсом вместе с кувшинами воды из Рейна, Роны, Эльбы и Дуная, и какие неприятности имел тот из-за них на таможнях, и как возникло намерение на пирушке приготовить пунш с водой из всех самых больших рек Европы, и как он, мистер Понтифекс, уберег воду Иордана и не дал ей попасть в чашу с пуншем, и т. д., и т. п.

– Нет, нет, нет, – продолжал он, – этого, знаете ли, вовсе бы не сделали: весьма нечестивая затея. Ну и каждый из нас взял по пинте этой воды домой, а пунш без нее получился гораздо лучше. Однако на днях я лишь по счастливой случайности не лишился моей бутылки: доставая ее, чтобы привезти в Бэттерсби, я споткнулся о корзину в погребе, и если бы не проявил величайшей осторожности, бутылка непременно разбилась бы, но я спас ее.

И все это время Гэлстрэп стоял позади его стула!

Более не произошло ничего, что привело бы мистера Понтифекса в раздражение, так что мы провели восхитительный вечер, который часто вспоминался мне, следившему за событиями жизни моего крестника.

Я заехал через день-другой и застал старого мистера Понтифекса все еще в Бэттерсби: он занемог из-за приступов боли в печени и уныния, которым все более становился подвержен. Я остался на завтрак. Старый джентльмен был сердит и очень требователен. Он не мог ничего есть – совершенно утратил аппетит. Кристина пыталась задобрить его сочной бараньей отбивной.

– Как, в конце концов, можно просить меня съесть баранью отбивную?! – гневно воскликнул он. – Вы забываете, моя дорогая Кристина, что имеете дело с желудком, который совершенно расстроен. – И старик оттолкнул от себя тарелку, дуясь и хмурясь, как капризное дитя.

Теперь, в свете обретенного опыта, мне кажется, что я должен был видеть в этом не что иное, как нарастающую усталость от жизни, нарушение равновесия, неизбежно сопровождающее переход человеческих существ из одного состояния в другое. Думаю, ни один листок не желтеет осенью без того, чтобы утрачивать постепенно силы на поддержание своей жизнеспособности и докучать родимому дереву долгим брюзжанием и ворчанием. Но наверняка природа могла бы найти некий менее раздражающий способ ведения дел, если бы приложила к тому старания. Почему поколения вообще должны частично совпадать по времени друг с другом? Почему бы нам не быть упрятанными, как яйца, в аккуратные скорлупки, будучи завернутыми в банкноты Английского банка на сумму десять – двадцать тысяч фунтов на каждого, и не оживать, как оса, которая обнаруживает, что ее батюшка и матушка не только оставили ей обильный запас провизии, но и были съедены воробьями за несколько недель до того, как она начинает жить своей собственной сознательной жизнью?

Приблизительно года через полтора удача изменила Бэттерсби, ибо миссис Джон Понтифекс благополучно разрешилась от бремени мальчиком. А примерно годом позднее самого Джорджа Понтифекса внезапно сразил паралич, почти так же, как это случилось с его матерью, но он не дожил до ее лет. Когда вскрыли его завещание, обнаружилось, что первоначально назначенное Теобальду наследство, составлявшее двадцать тысяч фунтов (сверх суммы, выделенной ему и Кристине по случаю свадьбы), сократилось до семнадцати с половиной тысяч фунтов после того, как мистер Понтифекс оставил «кое-что» Эрнесту. «Кое-что» оказалось суммой в две с половиной тысячи фунтов, которой предстояло накапливаться под надзором попечителей. Остальная часть собственности отходила Джону Понтифексу, за исключением того, что каждой из дочерей было оставлено по пятнадцати тысяч фунтов, помимо сумм в пять тысяч фунтов, которые они унаследовали от матери.

Следовательно, отец Теобальда сказал ему правду, но не всю. Тем не менее, какое право имел Теобальд жаловаться? Конечно, было довольно жестоко заставить его думать, что он и его семья выйдут победителями и обретут честь и славу наследства, когда на деле деньги все время вынимались из кармана самого Теобальда. С другой стороны, отец, несомненно, возразил бы, что никогда не говорил Теобальду, что тот вообще должен получить что-нибудь: он имел полное право делать со своими деньгами все что угодно; не его вина, что Теобальд решил предаваться безосновательным надеждам. Как бы то ни было, он, отец, щедро его наделил, а если и изъял при этом две с половиной тысячи фунтов из доли Теобальда, то все же оставил их сыну самого Теобальда, так что, в конечном счете, общая сумма осталась той же.

Невозможно отрицать, что завещатель со своей стороны был совершенно в своем праве! Однако читатель согласится со мной, что Теобальд и Кристина, вероятно, не сочли бы обед по случаю крещения столь великим успехом, если бы им тогда были известны все факты, открывшиеся позднее. Мистер Понтифекс при жизни поставил в элмхерстской церкви памятник своей жене (плиту с урнами и херувимами, похожими на незаконнорожденных детей короля Георга IV, и всем прочим), а под эпитафией супруге оставил место для собственной эпитафии. Не знаю, сочинил ли ее кто-то из его детей или они доверили написать ее кому-нибудь из друзей. Не думаю, чтобы замышлялась какая-либо сатира. Полагаю, целью эпитафии было сообщить, что ничто, вплоть до Судного дня, не сможет дать кому-либо полного представления о том, каким добродетельным человеком был мистер Понтифекс, но при первом прочтении мне трудно было поверить, что в ней не скрыт подвох.