Павел Гайдебуров - Внутреннее обозрение

С это же время началось охлаждение общества и к литературе, которая в предшествующие годы приобрела такой громадный авторитет. Литература на первых порах пробовала перенести вопрос из области чувства в область знания и начала следить довольно подробно за тем, как применялась крестьянская реформа к жизни. Это показалось публике слишком скучным, неинтересным – и она отвернулась от журналистики. Крестьянский вопрос был уже пережит чувством, без посредства знания, возвращаться к которому теперь уже было несвоевременно.

Как естественное продолжение крестьянской реформы явились земские учреждения. Открытие земских собраний и управ хотя и сопровождалось постоянно горячими благожеланиями со стороны печати, но публике уже и они казались мало интересными. Правда, много способствовало то обстоятельство, что земские учреждения вводились во время польского восстания, которое обращало на себя внимание всего общества. Тем не менее на первых порах публика стала довольно усердно посещать собрания гласных: но узнав, что они толкуют о раскладках податей, о починке дорог и мостов, изредка о школах, словом о предметах мало интересных, перестала ими заниматься. Это равнодушие, увеличиваясь все больше и больше, дошло, наконец, до того, что в скором времени проникло даже в среду самих гласных, многие из которых стали смотреть на земские учреждения как на вещь, нестоящую особенного внимания. Их поддерживало пока еще то, что журналистика принимала довольно заметное участие в деятельности земских собрании, печатая подробные отчеты о заседаниях, речи гласных, отчеты о прениях, протоколы заседаний и т. п. Когда же издано было Высочайшее повеление о том, что протоколы земских собрании могут появляться в печати только с утверждения местных губернских начальств – равнодушие гласных к принятой на себя обязанности дошло до крайних пределов. В последнее время в газетах часто стали появляться известия подобного рода. Например, в Ананьеве было открыто 13 сентября уездное собрание. В первое заседание из 38 гласных явилось только 15, так что председатель управы принужден быль гласно заявить о равнодушии земских деятелей к общественному делу. Во избежание подобных случаев на будущее время, собрание нашло себя вынужденным постановить следующее: «сделать для гг. гласных обязательным, чтоб те из них, которые почему-нибудь не могут явиться в собрание, извещали управу за месяц до дня, назначенного для открытия собрания. Управа, получив эти заявления, если найдется их столько, что не может состояться собрание, приглашает кандидатов, а заявления представляет в собрание, в первый день его открытия. Допущенных к заседанию кандидатов на место гласных, причина неявки которых будет признана неуважительною, предполагается оставлять гласными до окончания выборного срока». 28 сентября назначено было открытие самарского земского собрания; но в этот день открытие не могло состояться за неприбытием в заседание и одной трети всех гласных, числящихся по спискам. «Стали ждать их, говорит корреспондент Голоса , по безуспешно: более тринадцати человек не явилось. Поэтому председатель объявил, что открытие собрания откладывается до 29 сентября. На следующий день явились другие личности из гласных, но за то не пришли некоторые из тех, которые были вчерашний день – и опять не состоялось законного числа членов, и опять собрание было распущено до завтра. Но в этот же день приняты меры к тому, чтоб и в третий раз не разочароваться. Члены уездной земской управы, ближайше заинтересованные в деле, принялись хлопотать о составлении надлежащего комплекта членов к открытию собрания для того, чтоб приготовленные ими дела не оставались до чрезвычайного или до следующего очередного собрания; один из них лично поехал приглашать гласных от города и некоторых от крупных землевладельцев. Наконец, 30 сентября гласные явились в числе 22 (полный комплект 59, следовательно едва дотянули до требуемого законом числа гласных) и открытие, наконец, совершилось. 1-го ноября открылись заседания херсонского губернского земского собрания. «С.-Петербургские Ведомости» говорят, что херсонские гласные съезжались несколько раз и прежде 1 числа, но собрание не могло состояться по недостаточному числу наличных гласных. Таким образом мы видим, что равнодушие и небрежность гласных в исполнении принятых на себя обязанностей есть явление далеко не случайное, и повторяется во многих местах в одной и той же форме. Что касается херсонского земства, то оно так озабочено этим печальным явлением, что назначило особую комиссию «для обсуждения вопроса о причинах, имеющих влияние на отсутствие значительного числа гласных». Между тем роль земских учреждений, по крайней мере, в народном хозяйстве, чрезвычайно велика, и потому равнодушие к ним не только общества, но даже самих гласных, будет, конечно, иметь очень плачевные последствия для общества.

Таким образом, от усиленной деятельности, от мгновенного оживления общество мало по малу стало переходить к полному равнодушию. Но тут произошло польское восстание, которое снова оживило массу, по уже в противоположном смысле. Журналистика, на этот раз уже в лице «Московских Ведомостей», снова приобрела необыкновенное влияние на общество; многие буквально повторили тирады, целиком выхваченные из передовых статей гг. Каткова и Леонтьева; люди противоположного образа мыслей сочли за лучшее совсем замолчать – и, разумеется, прекрасно сделали, потому что их никто не стал бы слушать, как не слушали «Московских Ведомостей» несколько лет перед тем. Началось всеобщее гонение против всего, что было утверждено предшествующим временем; общество усиленно искало в своей среде тех врагов, которых указывали ему «Московские Ведомости» и, разумеется, находило их без особенного труда. Едва только начало успокоиваться это неестественно-сильное движение – произошло событие 4 апреля, давшее новый поводе московской прессе забить всеобщую тревогу. Подозрительность общества росла с часу на час, проявляясь в самых разнообразных формах, достигая самых неестественных размеров. Молодые люди, не в чем неповинные, целыми десятками бросали службу в провинции и уезжали спасаться в Петербург, предпочитая бедную столичную жизнь обеспеченной жизни в провинции, где спокойное существование становилось невозможным, и где на них открыто указывали пальцами.

Было ли в этом движении что-нибудь неестественное? Что касается до нас, то мы его считаем вполне естественным, логично вытекающим из предшествовавших обстоятельств. Мы говорили выше, что движение конца пятидесятых и начала шестидесятых годов было совершенно исключительное, вызванное особыми условиями; притом же это движение происходило во имя отвлеченных начал, провозглашенных манифестом 19 февраля, которые казались привлекательными в своем общем, принципном виде, но которые показались обществу скучными в применении к жизни. Ясно, что такое настроение, долго продолжаться не могло; слишком быстрое движение общества в одну сторону – движение, не основанное на глубоком знании жизни – должно было замениться таким же сильным движением в сторону противоположную; как то, так и другое было основано на чувстве, на увлечении, как в том, так и в другом было много крайностей, как то, так и другое не могло продолжатся слишком долго, потому что не было основано на знании фактов. исчезло движение, возбужденное манифестом 19 февраля, по исчезло и движение, возбужденное польским восстанием и другими, современными ему, событиями. исчезли с поля журналистики литературные деятели того времени, но точно также исчезли (если не на самом деле, то по крайней мере потерею своею авторитета) и деятели 1863-66 годов. В самом деле, что такое теперь «Московские Ведомости?» они представляют самое печальное явление, невольно возбуждающее чувство сострадания, не больше. они по необходимости выдохлись и потеряли все свое влияние. они даже не находят предметов для бесед с читателями и обращают преимущественно внимание на иностранную политику, иногда очень неловко связывая ее с русской. Правда, осталась газета «Весть», но она, как мы сказали выше, имеет особенный круг читателей, представляя собою интересы исключительно крупных землевладельцев; в обществе же она не имеет ровно никакого влияния.