Карл Юнг - Динамика бессознательного

[98] Если теперь посредством редуктивной процедуры мы выявим инфантильные стадии взрослой психики, то обнаружим в качестве ее предельной основы зачатки, содержащие в себе, с одной стороны, более позднее сексуальное существование in statu nascendi [93] , а с другой стороны – все комплексные предпосылки цивилизованного существования. Наиболее очевидно этот факт отражается в детских сновидениях. Многие из них суть простейшие «детские» сны, которые сразу поддаются истолкованию, зато прочие обладают возможностями смыслов, от которых, образно выражаясь, идет кругом голова, а мироздание открывает свое глубинное значение только в свете параллелей с первобытным сознанием. Эта иная «реальность» есть разум in nuce [94] . Детство поэтому важно не только из-за того, что разнообразные искажения инстинкта коренятся в нем, но и из-за того, что это пора, когда провидческие (устрашающие и ободряющие) сновидения и образы являются душе ребенка, формируя всю его дальнейшую судьбу, наряду с ретроспективными прозрениями, выходящими далеко за пределы детского опыта и раскрывающими жизнь наших предков. Следовательно, в детской психике естественному состоянию ума уже противостоит состояние «духовное». Считается, что человек, ведущий природное существование, ни в каком отношении не подобен «естественным» животным – он понимает, верует, опасается, поклоняется всему тому, чье значение невозможно объяснить, исходя из условий естественного окружения. Глубинное значение этих объектов уводит нас, по сути, далеко от всего, что естественно, очевидно и легко доступно для понимания, и очень часто находится в резком противоречии с естественными инстинктами. Остается лишь размышлять над всеми этими жуткими обрядами и обычаями, против которых восстает всякое естественное чувство, или над теми верованиями и идеями, которые вступают в непреодолимое противостояние с данными опыта. Все сказанное приводит к предположению, что духовный принцип (каков бы он ни был) утверждает себя вопреки сугубо естественным условиям с невероятной силой. Можно сказать, что это тоже «естественно», что оба состояния проистекают из одной и той же «природы». Я нисколько не сомневаюсь в их происхождении, но должен указать, что это «естественное» нечто воплощает собой конфликт двух принципов (которым мы можем давать то или иное название в соответствии с вашим вкусом) и что это противостояние есть выражение, а, возможно, также и основа того напряжения, которое мы называем психической энергией .

[99] Рассуждая теоретически, у ребенка тоже должно присутствовать некое напряжение противоположностей, иначе была бы невозможной сама энергия, поскольку, как сказал еще Гераклит, πόλεμος πατὴρ πάντων [95]. Как я уже отмечал, этот конфликт можно трактовать как противоборство между глубоко примитивной природой новорожденного младенца и его высоко дифференцированным наследием. Естественного человека характеризует абсолютная инстинктивность, его существование полностью подчинено удовлетворению инстинктов. Наследие, противостоящее такому состоянию, состоит из мнемонических «депозитов», которые накапливаются благодаря опыту предков. Бытует привычка воспринимать эту гипотезу скептически, поскольку предполагается, что речь идет о «врожденных идеях». Безусловно, это не так. Скорее, перед нами ситуация с врожденными возможностями идей, «тропинками», которые постепенно проявляются через совокупный опыт наших предков. Отрицать наследование подобных «тропинок» равносильно отрицанию наследства, заключенного в мозге. Скептикам, желай они соблюдать последовательность, пришлось бы заявить, что человеческий ребенок рождается с мозгом обезьяны. Но раз ребенок рождается с человеческим мозгом, значит, этот мозг рано или поздно начнет функционировать как положено человеческому и, разумеется, с уровня, связанного с ближайшими предками. Естественно, само функционирование мозга остается для ребенка совершенно неосознаваемым. Поначалу он осознает только инстинкты и то, что противостоит этим инстинктам, а именно – своих родителей. По этой причине ребенок не имеет представления о том, что преграды на пути его развития находятся, возможно, внутри него самого. Справедливо или нет, он проецирует свои ощущения на родителей. Эта инфантильная предубежденность настолько живуча, что мы, врачи, нередко испытываем немалые затруднения, пытаясь убедить своих пациентов в том, что злобный отец, который ничего им не позволял, прячется на самом деле внутри них, а не существует вовне. Все, что исходит из бессознательного, выглядит проецируемым на других. Нельзя говорить, конечно, будто эти другие ни в чем не виноваты (даже наихудшая проекция, скажем прямо, «вешается на крючок», быть может, крохотный, но все же крючок, связанный с другими людьми).

[100] Хотя наше наследие состоит из физиологических «тропинок», оно, тем не менее, отражает психические процессы наших предков, некогда прокладывавших эти «тропинки». Если индивидуум начинает снова их осознавать, это возможно только в форме новых психических процессов; пусть эти процессы могут стать осознанными лишь благодаря индивидуальному опыту и, следовательно, возникают как индивидуальное приобретение, они все равно суть предсуществующие «тропинки», которые просто «заполняются» индивидуальным опытом. Вероятно, любой «поразительный» опыт есть указанный прорыв в старое, прежде неосознаваемое русло.

[101] Эти предсуществующие «тропинки» являются неоспоримыми фактами, столь же твердо установленными, как и тот исторический факт, что человек проделал путь от первобытной пещеры до современного города. Такое развитие стало возможным исключительно благодаря созданию общества, которое, в свою очередь, появилось вследствие обуздания инстинктов. А обуздание инстинктов посредством психических и духовных процессов осуществляется с одинаковой силой и одинаковыми результатами как в отдельном человеке, так и в истории человечества. По сути, это нормативный, или, выражаясь точнее, «номотетический» [96], процесс, черпающий свою силу из бессознательной реальности вышеупомянутых унаследованных «тропинок». Разум как деятельное начало в этом наследии есть сумма умов наших предков, «незримых отцов» [97], чей авторитет заново рождается вместе с ребенком.

[102] Философское понятие разума как «духа» в качестве самостоятельного термина до сих пор не в силах освободиться от всевластных уз отождествления с другим значением слова «дух», а именно значения «призрак» («geist»). Впрочем, религии удалось преодолеть языковую ассоциацию с «духом», дав высшему духовному авторитету имя «Бог». На протяжении столетий это понятие определяло формирование духовного принципа, противостоящего сугубой инстинктивности. Особенно важно здесь то, что Бог понимается одновременно и как творец природы. В нем видят создателя тех несовершенных существ, которые заблуждаются и грешат, и в то же время он является их судьей и надсмотрщиком. Простая логика подсказывает: если я создаю творение, которое впадает в заблуждение и грех и практически лишено ценности вследствие своей слепой инстинктивности, значит, я скверный творец, подмастерье, даже не завершивший свое обучение. (Как мы знаем, этот довод играл важную роль в гностицизме [98].) Но религиозная точка зрения нисколько не смущается этой критикой; она попросту утверждает, что Божьи пути и намерения неисповедимы. Вообще-то доводы гностиков не пользовались сколько-нибудь заметной популярностью на протяжении человеческой истории, поскольку неуязвимость понятия о Божестве, очевидно, отвечала жизненной потребности, перед которой бледнеет всякая логика. (Следует понимать, что мы говорим здесь не о Боге как Ding an sich [99] , но лишь о человеческой концепции, которая как таковая является законным объектом науки.)