Карл Юнг - Структура и динамика психического (сборник)

424 Как правило, достижения коллективного сознания передаются потомству с его благоразумным большинством, и их усвоение не составляет какой-либо трудности для среднего человека. Он все еще сохраняет веру в то, что между причиной и следствием обязательно существует связь, и едва ли воспримет факт, что причинность становится относительной. Для него кратчайшим расстоянием между двумя точками по-прежнему является прямая линия, хотя физика и вынуждена исчислять бесконечно малые расстояния, что поражает обывателя своей исключительной абсурдностью. Тем не менее, ужасающий взрыв в Хиросиме вызвал благоговейный страх и почтение даже к самым трудным для понимания построениям современной физики, тогда как взрыв в Европе, которому мы недавно стали свидетелями [71], хотя и гораздо более ужасный по своим последствиям, лишь некоторыми был признан психической катастрофой. Вместо того чтобы признать это, люди предпочитают разнообразные нелепые политические и экономические теории, которые в такой же мере полезны, как и объяснение взрыва в Хиросиме случайным попаданием огромного метеорита.

425 Если субъективное сознание предпочитает идеи и мнения коллективного сознания и идентифицирует себя с ним, то содержания коллективного бессознательного подавляются. Подавление влечет за собой типичные последствия: заряд-энергия подавленных содержаний отчасти 123добавляется к энергии подавляющего фактора, эффективность которого, соответственно, увеличивается. Чем выше этот заряд, тем больше подавленная позиция нуждается в фанатичном характере действия и тем ближе она становится к превращению в свою противоположность, то есть наблюдается энантиодромия [72]. И чем сильнее заряжается коллективное сознание, тем дальше эго теряет свою обычную важность. Оно, так сказать, поглощается мнениями и тенденциями коллективного сознания, в результате чего появляется человек массы, всегда готовый пожертвовать неким жалким «-измом». Эго сохраняет свою целостность, только если оно не идентифицирует себя с какой-либо из противоположностей, а умеет поддерживать баланс между ними. Последнее же возможно только в случае осознания обеих противоположностей одновременно. Однако осуществить необходимый инсайт чрезвычайно трудно не только каким-либо отдельным общественным и политическим лидерам, но даже и религиозным наставникам. Все они желают конкретного решения в пользу полной идентификации индивида с совершенно односторонней «истиной». Даже если речь идет о самой великой истине, идентификация с ней все же с неизбежностью приведет к катастрофе, так как она задерживает дальнейшее духовное развитие. Тогда вместо знания как такового останется одна только вера – иногда это наиболее удобно и поэтому более притягательно.

426 Если же, напротив, реализуются содержания коллективного бессознательного, если признается существование и действенность архетипических представлений, тогда между тем, что Фехнер назвал «дневными и ночными взглядами», вспыхивает неистовый конфликт. Средневековый человек (и современный также, поскольку он сохраняет точку зрения прошлого) жил, полностью осознавая противоречие между суетностью, которая была субъектом princeps huius mundi [73](Иоанн 12:31; 16:11) 124, и стремлением к Богу. На протяжении столетий это противоречие он наблюдал в форме борьбы за власть между императором и Папой. В моральном плане этот конфликт, в который человек был вовлечен по причине первородного греха, разросся до «перетягивания каната» между добром и злом уже в космических масштабах. Средневековый человек не был столь беспомощной жертвой суетности, как современный массовый человек, поскольку, пытаясь скомпенсировать известные и, так сказать, реальные силы этого мира, он все же учитывал и влияние метафизических сил, которые он был вынужден принимать в расчет. И хотя средневековый человек был политически и общественно бесправен – как, например, крепостные – и оказывался в чрезвычайно неприятной ситуации, подвергаясь тирании мрачных суеверий, но он, по крайней мере, был биологически ближе к той бессознательной целостности, которой человек первобытной культуры достигал даже успешнее средневекового, а дикие животные обладали во всей полноте. Если смотреть с позиций современного сознания, может показаться, что плачевное положение средневекового человека нуждалось в улучшении. Но потребность в расширении горизонтов разума посредством науки лишь сменила средневековую односторонность – а именно эту древнюю бессознательность, которая когда-то господствовала и постепенно исчезала – на новую односторонность, выражающуюся в переоценке «научно» подтвержденных взглядов. Эти взгляды (по отдельности и совокупно) связаны с хронически односторонним знанием о внешнем объекте, так что в настоящее время отсталость психического развития в целом и самопознания в частности стала одной из наиболее острых современных проблем. В результате преобладания односторонности, – несмотря на ужасающую зримую демонстрацию бессознательного, ставшего чуждым для сознания, – существует огромное число людей, которые являются слепыми и беспомощными жертвами конфликта между сознанием и бессознательным.

Они используют свою научную добросовестность только по отношению к внешним объектам, но никогда – к своему собственному психическому состоянию. Однако психические факты серьезно нуждаются в объективной и точной проверке и признании. Существуют объективные психические факторы, каждый бит информации о которых так же важен, как радио и автомобили. В конце концов все (особенно в случае с атомной бомбой) зависит от сферы использования этих факторов, а это всегда определяется неким состоянием ума. В этом смысле текущие «-измы» являются наиболее серьезной угрозой, потому что они представляют опасность отождествления субъективного сознания с коллективным. Такая тождественность безошибочно производит массовое психическое с его непреодолимым стремлением к катастрофе. Субъективное сознание должно для спасения от этой гибели избегать отождествления с коллективным сознанием путем признания своей тени, а также существования и важности архетипов. Последние предоставляют эффективную защиту и от животных сил коллективного сознания, и от массового психического, которое сопутствует ему. С точки зрения эффективности религиозный взгляд средневекового человека грубо соответствует установке, вызванной интеграцией в эго бессознательных содержаний, с тем отличием, что в последнее время восприимчивость к внешним влияниям и к бессознательному замещается научной объективностью и осознанными знаниями. Но поскольку религия для современного сознания все еще означает вероучение и, следовательно, коллективно воспринимаемую систему религиозных положений, искусно классифицируемых как религиозные наставления, то она обладает близким сродством с коллективным сознанием, даже если ее символы и выражают ранее действовавшие архетипы. При условии, что контроль Церкви над общинным сознанием объективно имеет место, психическое, так сказать, продолжает довольствоваться определенным равновесием. Во всяком случае, оно конституирует достаточно эффективную защиту от инфляции эго. Но когда Мать Церковь и ее материнский Эрос впадают в состояние неопределенности, индивид оказывается во власти коллективизма и сопутствующего массового психического. Он уступает действию социальной или национальной инфляции, и трагедия заключается в том, что при этом он руководствуется той же самой психической установкой, которая когда-то связала его с Церковью.