Екатерина Мурашова - Должно ли детство быть счастливым?

Мать все еще на что-то надеется.

— Вы поговорите с ним? Нам мать одноклассника, с которым он дружил, вас посоветовала. Они к вам ходили когда-то, им помогло.

Ну, уж наверное они ко мне ходили не с острым психозом…

— А его уже выписали из больницы?

— Да. Сидит дома, ничего не хочет, с нами почти не разговаривает, не моется, гулять на улицу не идет, даже есть заставлять приходится.

— Препараты?

— Да. Там сказали, что он сам таблетки пить не будет. Ему какие-то уколы делают. Раз в месяц всего.

— Да с чего же вы взяли, что он со мной-то станет разговаривать?

— Я вас очень прошу…

— Ну ладно, приводите, если у вас получится.

Я не ожидала, что он окажется таким… Ярким? Красивым? Необычным? Черные упругие кудри, высокие скулы, блестящие (это под препаратами-то!) глаза. Иллюстрация в учебнике литературы для шестого класса. Мцыри!

— «Отец, отец, дай руку мне! Ты чувствуешь, моя в огне! Знай, этот пламень с юных дней таился, жил в душе моей…»

— Что это?

— Лермонтов. Поэма «Мцыри». Разве ее уже больше не проходят в школе? Мне сейчас показалось, что это про тебя.

— Может быть. Меня зовут Камиль.

— Камиль, ты помнишь?

— Да, помню. Всё.

— А сам понимаешь, почему так себя повел? Была причина?

— Нет. Я как будто со стороны смотрел. Очень странно.

Очень, очень похоже на психиатрию по его рассказам. И по рассказам матери. Но почему я тогда ее не чувствую?

Позвала мать из коридора. Она смотрит с надеждой. Что мне ей сказать? Нечего, увы.

— Кто вы такие?

— В каком смысле?

— По национальности.

— Мы дагестанцы.

Да, конечно, так, как красив Камиль, бывают красивы только совсем юные кавказцы, и никто больше.

— А конкретно?

— Табасаранцы.

— Вы знаете табасаранский язык? Говорите на нем в семье?

— Нет, не говорим. Муж плохо его знает, он здесь с детства. А я знаю, я росла в Дагестане.

— Скажите мне, пожалуйста, по-табасарански: весной расцветают все цветы.

Это ни за чем, ни к чему не имеет отношения. Я не знаю ни одного языка, кроме русского, и, может быть, поэтому собираю у себя в кабинете такую коллекцию. Мне нравится слушать, как звучат самые разные языки.

Мать говорит и плачет. Глаза Камиля становятся еще огромнее и ярче.

— Камиль знает родной язык? Вы учили его?

— Нет. Я пыталась, когда он только родился, но отец запретил мне. Он сказал: зачем это надо? Где, с кем он будет на нем говорить? Пусть знает русский. А потом английский.

— Но это же его часть. Язык эволюционирует вместе с народом. Камиль — чистокровный табасаранец, родной язык — ключ доступа к какой-то его части, — я рассуждаю вслух. — Вдруг именно этой части ему и не хватает, чтобы справиться с его проблемами? Ведь обуздание темперамента, социализация, правила, иерархия общежития — существенная деталь для табасаранского мужчины, для всего вашего дагестанского бытия. И все это в линии его предков формировалось, обсуждалось, функционировало именно на табасаранском языке, эволюционировало вместе с ним…

«В общем-то, все это, скорее всего, шарлатанская чушь, — так я думаю про себя. — Но ведь должна же я дать ей, им хоть какую-нибудь ниточку. Хоть какое-нибудь руководство к действию. К тому же несчастная мать, кажется, проводит параллель: когда-то она не настояла на общении с сыном на родном языке, а сейчас „сдала“ его психиатрам с их уколами и таблетками… А родной язык чем же плох в качестве терапии? „Во дни тревог, во дни тягостных раздумий… ты один мне поддержка и опора…“»

— Давайте попробуем вернуть Камилю эту его часть. Все равно он сейчас сидит дома, с вами. У вас есть книжки на табасаранском?

— Одна, но очень красивая. Сказки. Дочери родственники подарили.

— Очень хорошо. Прочтете Камилю вслух. Споете песни, расскажете ваш эпос. Назовете все предметы в комнате, все действия…

— А зачем это?.. Это поможет? — спросил Камиль. — Я… я больше не хочу в больницу.

— Это может помочь, Камиль, — сказала я, стараясь говорить как можно увереннее. — Ведь ты — Мцыри, а он, помнишь, тоже вполне себе разрушительно бежал из дружественной, но чужой ему культуры за частью себя.

— Мцыри, кажется, погиб…

— Ну да. Но ты же будешь не один, рядом с тобой мама. Она выросла в горах и знает ваш родной язык. Есть ли ресурс больше?

Мать вытерла слезы. Потом мы обговорили, что сказать отцу и на какие авторитеты сослаться, чтобы он согласился.

Через три месяца Камиль строил на табасаранском простые фразы. И все время спрашивал у матери: а это как будет? А это? Сестры заговорили еще быстрее.

Никаких срывов больше не было. Угрюмость почти исчезла. Гигиенические навыки и аппетит восстановились в полном объеме. Я посоветовала искать другую школу.

Нашли. Директор (учительница русского и английского) прямо завороженно выслушала историю с табасаранским языком в качестве психотерапии, познакомилась с мальчиком и сразу согласилась его взять.

Камиль отучился второй год в девятом классе (иначе не получалось — пропустил более полугода), потом успешно закончил школу и поступил в строительный институт. Побывал с матерью на родине, там почти всё понимал и даже разговаривал с родней по-табасарански, вызывая у них удивление и уважение.

Никаких срывов у него больше не было. Наоборот: учителя в новой школе отмечали его взрослость, выдержку и степенность. Мцыри обрел потерянную часть себя и вернулся?

Будем надеяться…

Еще одна из тех тем, которые я постоянно откладываю. Надо об этом написать? Да, несомненно. Важно, актуально? Еще бы, ведь об этом почему-то молчат, как сговорились. И я напишу, конечно. Но… вот не в этот раз; когда-нибудь в следующий — обязательно. А сейчас — что-нибудь повеселее, какая-нибудь запутанная семейная история: читателям это нравится, да и мне писать интересно.

Но сколько же можно откладывать?

Женщина небольшого роста, одета аккуратно, неброско и небогато. Возраст определить трудно, вроде и не старая годами, даже седины в гладко причесанных русых волосах нет, но выглядит… какой-то сносившейся, что ли. Вокруг глаз — темные круги. Пришла одна.

— Простите, я к вам с сыном записывалась, с Василием, хотела, чтоб вы с ним поговорили, но он, когда дошло до дела, сказал категорически: не пойду, тебе надо, ты и иди.

— Сколько лет сыну?

— На той неделе будет шестнадцать.

Что ж, обычное дело, именно так подростки зачастую и считают, и говорят: это у вас проблемы, а у меня всё в порядке. Самое смешное, что так и в реале бывает.

— Он был таким прекрасным мальчиком, — улыбается мечтательно, внутрь себя, явно каким-то воспоминаниям, но голос тусклый, вымороженный. — В пять лет сам выучился читать, в шесть уже вовсю читал детские книжки, я ему много приносила — я сама библиотекарь. Очень любил мне вслух читать, по ролям, с выражением, и чтобы я ему читала. И вот мы с ним каждый вечер садились за стол и читали по очереди. Иногда, если книжка интересная, так увлекались, что уже поздно, ему спать пора, глаза слипаются, а он все просит: ну мамочка, ну пожалуйста, ну что там дальше, я не усну, если не узнаю, давай еще три странички прочитаем! — и я ему отказать не могу, ложимся спать чуть не в полпервого ночи…