Екатерина Мурашова - Должно ли детство быть счастливым?

Дело происходило в разгар перестройки, где-то в середине девяностых.

Некрупный, очень подвижный мальчик лет двух с половиной ползал по ковру на четвереньках, хватая разные машинки, и имитировал то какие-то автомобильные маневры, то столкновения между ними.

«Как странно, — размягченно-философски подумала я. — Вот он, и вот — живая, в общем-то, память об отмене крепостного права…»

— Да не об нем же я сейчас речь-то веду! — досадливо махнула рукой женщина, заметив направление моего взгляда. — А об отце евонном, моем, значитца, непутевом сынке!

— Я слушаю вас, — усилием воли я перестала думать об александровских реформах. — Ваш сын…?

— А евонный отец вообще два института закончил. Души это, правда сказать, ему не прибавило, зато ума палата. Ихняя семья на Московском проспекте жила, в сталинском доме, а на завод он к нам с инспекцией приезжал. Я там контролером ОТК работала. И вот.

— Что «вот»? — Я уже поняла, что между бездушным интеллектуалом и ярко-рыжей контролершей с крестьянскими корнями завязался роман, приведший в конце концов к рождению сына. Но, кажется, она хотела сообщить мне еще что-то.

— Его-то семья сразу сказала: забудь, она нам не ровня. А он и рад. Даже денег на аборт, как другие, не предлагал. Но, впрочем, аборты-то у нас бесплатные, от государства, чего ж тогда. Да я и не хотела. Но гены-то должны быть? Вот вы мне скажите: должны быть гены или нет?

— Должны быть, — решительно, ей в тон, подтвердила я. — Гены — должны. Без них никак.

— Вот и я говорю. Должен быть умным от него и трудолюбивым от нас. Я так надеялась. А получилось что? Хорошенький — жуть, все, помню, в коляску заглядывали, умилялись. Но с самого детства — одни от него неприятности. Орал все время, дрался, хулиганил, с ясель самых мне все на него жаловались. И ничем его было не унять…

— Невропатологу-то показывали? — довольно безнадежно спросила я.

— Это врачу-то? — ожидаемо переспросила моя посетительница. — Всем показывали. Все в один голос говорили: здоров. Да он и был здоровым, никакая хворь его не брала, пока пить-курить не начал. В школе советовали построже его держать. А как построже, если я одна и каждый день с утра и до семи часов на работе? Мы с ним и виделись-то только по выходным. Я его в музеи, в театры, как советовали, да только он там так себя вел, что мне от людей стыдно. На лето я его к бабке отправляла, так там они с пацанами взорвали что-то в лесу, и ему мизинец оторвало, медпункт в деревне давно закрылся, до райцентра с больницей шестьдесят километров по плохой дороге, так бабка с ветеринаром-пенсионером ему сами кровь останавливали и зашивали все… Говорила учительница: это потому что я внимания не уделяю. Да только фуфло это все: у всех моих по работе товарок дети с ключами на шее бегали, да и ничего. Выросли, выучились, переженились, нормальные люди.

— А ваш?

— А мой сел и пропал в конце концов. Первый-то раз — в четырнадцать: на какой-то они склад залезли и унесли там — будете смеяться — два ватника и чайник. Дали ему условно. Потом еще раз — колония. Оттуда он уже готовенький вернулся — без трех зубов, зато с татуировкой: не забуду мать родную! Показывает. Я ему говорю: мне что теперь, гордиться, что ли? Устроила его на работу на наш завод, у кадровика в ногах валялась… да без толку все! Еще раз сел, за групповуху уже. Потом — представьте! — приходят ко мне менты: вы сына не видели? Я им: да он же у вас, на казенных харчах. Из тюрьмы сбежал! Я думала, такое только в кино… В общем, не видела я его уже лет… семь? Восемь? Иногда малявы приходили, письма по-ихнему, не через почту, но в почтовый ящик их кто-то кидал. Так и так, жив-здоров, один раз написал: хочу жениться. Последнее как раз года три назад и было. С тех пор — ничего. Я уж решила: сгинул непутевый навсегда, в церковь сходила, свечку поставила.

Я выразительно взглянула на играющего на ковре малыша.

— Ну да, — кивнула моя посетительница. — И вот. Четыре месяца назад, 28 февраля — я число запомнила, — в вечер уже, звонок в дверь. Открываю: стоит на пороге девушка с ребенком, вот с ним. Здравствуйте, говорит, я Зоя, а это ваш внук Максим. Я так и села.

— Какие-то доказательства, документы у нее были? — спросила я.

— Паспорт был. В нем ребенок честь честью записан. Фамилия у него ее, отчество — по моему непутевому, Борисович. Рассказывала — вроде правда, встречались они с моим сколько-то лет назад, любились. Он ей и адрес дал. И мальчишка на него похож, я ж Борьку помню и фотографию потом посмотрела…

— А где семья Зои? Откуда она сама? Где была эти два года?

— Говорила, на Кавказе, но это уж врала, по-моему… Что ж, стали жить. Она на работу устроилась, регистраторшей в поликлинику, не в вашу, во взрослую, рядом. Еду пыталась готовить (ничегошеньки не умела, даже странно — может, в детдоме росла?), стирала за ним, буквы ему показывала. Нормально? Потом я смотрю: что-то с ней не так… Ты болеешь, что ли, чем? Нет, нет… А потом я в ванной шприц нашла, знаете, маленькие такие? — Я кивнула. — Ну вот. Я ей закатила скандал, конечно, ты же мать, как ты можешь, — да только разве в этом есть толк? При такой-то беде?.. Ну и на следующий день она, пока я на работе была, собрала все вещички, которые мы ей купили, да еще кофейник серебряный прихватила, что мне от бабки в наследство остался, и ушла. Я с работы вернулась, а Максимка дома один сидит и даже плакать уже не может…

И вот теперь мне нужен ваш совет. Завотделением меня к вам направила. Поговори, дескать. Вот все мне говорят: сдай его в детдом, всем лучше будет. Ты уже старая и сына вырастить даже молодая нормальным не смогла. А теперь где силы, деньги? Да и время какое дикое. Мне на пенсию через три года, а разве на пенсию проживешь? Да может, и завод раньше того развалится, и сейчас зарплаты задерживают, чем ты его вообще кормить будешь, не говоря про другое, а в детдоме всё — от государства, всегда будет одет и накормлен и в школу ходить. Лучше уж он сейчас сразу к казенке привыкнет, чем потом его отдавать — травма. А закроется завод — кто ж меня, старую, на работу возьмет? Сами знаете, как сейчас с работой… И гены опять же: отец — вор, мать — наркоманка. Какой у него шанс? Да никакого. Он как подрастет в нищете, так тебя же и обворует да еще и пристукнет. Не тяни жилы, отдай.

— И что же? — я выжидательно смотрела на женщину.

— Но он же живой, теплый и на Борьку похож… — сказала она. — И ручки ко мне тянет: баба-баба-баба…

— Ну вот, — сказала я. — Вам и надо сделать выбор — между здравыми аргументами со стороны других, однозначно неглупых людей и аргументами своих души и сердца. Всего-то.

— Эка вы сказали. — Она надолго задумалась.

— Будем дальше советоваться?

— Да! — твердо сказала женщина.