Пол Коллинз - Даже не ошибка

Наказываемые учителями и дразнимые другими детьми, талантливые аутисты хотя бы могли погрузиться в мир собственных познавательных интересов. Другие же дети, не обладающие особыми способностями и имеющие, помимо «инакости», еще и умственную отсталость, оказывались не столь везучими. Но и те и другие ежедневно сталкивались с одним и тем же мучительным нелогичным миром, который мало того что был непонятным — еще и ненавидел их за их непонятливость. «На детской площадке или по дороге в школу аутичный ребенок часто оказывается в центре глумливой орды маленьких сорванцов. Он может быть доведен до состояния слепой ярости или беспомощного плача, — предупреждал Аспергер. — Но и в том и в другом случае он беззащитен».

Если отношение со стороны детей было плохим, то со стороны взрослых — еще хуже. Нацистская евгеника превращалась в геноцид, клиники и приюты «очищали от дефективных», и Аспергер столкнулся с совершенно реальной возможностью, что его пациенты будут убиты практически у него на глазах. И покуда каннеровская работа становилась все более известной, в Университетскую детскую клинику Вены в 1944 году попала бомба союзников. Аспергер выжил. Но его документация, его отделение, его невероятно талантливая помощница сестра Виктория — все погибло.

Неуверенно звоню в дверной звонок и ожидаю на темной лестничной площадке. Со скрипом открывается дверь, а за ней — ярко освещенная комната, в которой стоит молодая женщина; должно быть, она, как и я, только что пришла из университетского городка.

— Ja [21] Да (нем.). , — говорит она по-немецки, но тут же определяет мою национальность. — Входите.

И вот я вхожу в приемную доктора Фрейда.

— Пальто можете повесить в шкаф, — показывает она, — и проходите в дом через эту дверь.

Сегодня весь день я пытаюсь ходить по стопам Фрейда; утром завтракал в кафе (вниз по этой же улице), в которое он заходил каждое утро. Я был там практически один. Спросив у официантки, где он обычно сидел («Ich weiss nicht [22] Я не знаю (нем.). », пожала она плечами), я сел у окошка, рассудив, что это подходящее место для наблюдательного человека.

Здесь тоже, кроме меня, никого нет; этот музей явно не людное место. На самом деле это квартира: Фрейд провел большую часть жизни на третьем этаже старого, без лифта, дома, запрятанного в глубине улицы. Чтобы добраться до нужной двери, вы должны пройти через передние ворота, пересечь дворик, миновать другие квартиры, в которых и ныне живут люди, забраться по лестнице наверх, и только тогда вы увидите табличку: « д-р Фрейд». Все так, как будто он все еще живет здесь, а вы пришли к нему на назначенный после обеда сеанс.

Прохаживаюсь по дому Фрейда и наконец попадаю в комнату для ожидания, где по стенам развешаны дипломы в рамках. Кушетки по-викториански респектабельны, хотя и выглядят слегка гнетуще в полумраке. В такой комнате слышишь тиканье старинных часов в футляре — даже если никаких часов рядом нет. Я стою у окна, выходящего во двор, заложив руки за спину, и нетерпеливо раскачиваюсь с пятки на носок. Пожалуй, он все-таки не придет.

Следов Каннера и Аспергера в нынешней Вене не осталось, но есть следы их более знаменитых университетских коллег; это как раз одно из мест, где сохранилось интеллектуальное прошлое города: коридоры и ступеньки, по которым можно пройти и сейчас, хранят шаги докторов и пациентов прежних лет. В этих самых комнатах гестаповцы рылись в вещах Фрейда; и именно эти комнаты он был вынужден покинуть в поисках убежища в 1938 году, вместе с большей частью городской интеллигенции, превратившейся в беженцев. Кто-то уезжал ненадолго; среди тех, кто остался в городе, был самопровозглашенный протеже, которому суждено было совершить прорыв в исследованиях аутизма. Фрейд об этом никогда не узнал.

Поразительная картинка: вы можете до сих пор найти ее в старых изданиях его книги. На ней — маленькая девочка по имени Лори, с головой погрузившаяся в вырисовывание синусоидных линий на бетонных краях клумбы, которые получаются у нее с изумительной точностью. Такая у нее навязчивость. На другой фотографии показано остроумное решение девочки для узора, проходящего через угол клумбы:

Бетонные клумбы находились около Ортогенической школы при Чикагском университете. А в самой Школе работал Бруно Беттельгейм, венский врач, достигший профессиональных вершин, наблюдая за аутичными детьми — такими как Лори. Беттельгейм, казалось, выплыл из небытия на волне эмиграции еврейских интеллектуалов военных лет, но при этом, так же как и его коллеги Каннер и Аспергер, он мог гордиться целым рядом полученных степеней и клиническим обучением в Вене. Университет в Чикаго был только счастлив предоставить ему отделение, полное неизлечимых случаев: никто не знал, что делать с такими девочками, как Лори. Она поступила в Ортогеническую школу в семилетнем возрасте, крайне истощенная, «абсолютно пассивная» и не сказавшая за четыре года ни единого слова. Она не могла самостоятельно есть и одеваться, а ее одежда была испачкана рвотой.

Ее случай был далеко не единственный. Была еще девочка, целыми днями сидевшая на кровати, раскачиваясь взад-вперед в йогической позе, закрывая глаза и уши руками и отшатываясь от любого физического контакта. Следующим был мальчик-киборг, соорудивший вокруг ножек своей кровати фантастическую конструкцию из картона, проволоки и ленточек — «автомобильную машину», которая поддерживала его жизнь: карбюратор — дыхание, двигатель — пищеварение. Излюбленной темой его рисунков были люди с телами из электрических проводов.

Что объединяло этих детей, объяснял Беттельгейм, так это «единственный доступный им способ утвердить свою независимость: отрицание значимости внешнего мира путем аутистического отвержения». И было что-то еще общее у этих несчастных ребят — Лори, Марсии и Джея, — что позволило Беттельгейму положить эти три клинических случая в основу книги «Пустая крепость», вышедшей в 1967 году. В книге описывается, как он сам и его сотрудники кропотливо вытаскивали каждого ребенка из его защитной аутистической скорлупы, созданной, по мнению автора, патологическим сочетанием невнимательных родителей и первичного шока раннего детства. У одного аутичного ребенка болезнь корнями уходила в травматическое переживание, когда родители холодной ночью оставили окно в спальне открытым.

Лори — это стало ясно после того, как она начала делать одной из своих кукол клизмы — была травматизирована клизмами, которые ей ставили при запорах. Внимательная фрейдистская расшифровка непостижимых ребусов, продуцируемых этими загадочными детьми (так, интерес Марсии к погоде интерпретировался как связанный с угрозой «мы ее съедим» [23] По-английски пишется очень похоже, но произносится по-разному: «weather» (погода) и «we eat her» (мы съедим ее). ), должна была потихоньку возвращать их обратно в мир.