Губина Всеволодовна - Кузя, Мишка, Верочка

Аня даже представить себе не могла, как она взяла бы на себя такую роль — разлучить ребенка с горячо любимым и любящим отцом… Самой Ане в детстве не очень повезло, родители развелись рано, и с отцом она практически не общалась. Возможно, поэтому она относилась к тому, что у ребенка есть любящий отец, как к огромному, драгоценному счастью, как к особому везению, которое не каждому достается. И как же можно взять и собственными руками разбить это счастье? Лишить собственного ребенка радости жить с родным любимым папой?

«В любом случае, — сказала коллега, — мы же не можем согласиться на постоянное помещение ребенка в семью, точно зная, что у вас с мужем разногласия. Это против всяких правил. И ты сама понимаешь, что это нехорошо для девочки». Аня понимала. Не понимала она другого — как же так получилось, что ее любимый муж, такой чуткий и заботливый, так и не смог полюбить маленькую девочку Верочку?

Аня какое-то время провела на работе. Пару раз к ней подходили коллеги, спрашивали, где Верочка.

— Дома, — машинально отвечала Аня.

— А с кем же она дома?

— С няней.

— А твоя где?

— И моя дома…

— И что они, не дерутся?

— Да почему они должны драться? — Аня наконец оторвалась от своей работы и попыталась вникнуть в смысл вопросов. Мысленным взором она видела картинку, ставшую уже привычной за последние недели, — две симпатичные девчушки играют, смотрят книжки, смеются, пьют чай. — А почему вы думаете, что они должны непременно драться?

— Ну все-таки Вера такой сложный ребенок…

Аня хотела было сказать, что если кто и начинал драки в их доме, так вовсе не старшая Верочка. Но побоялась. Решат еще, что детдомовского ребенка в семье «обижают», заберут раньше времени.

— Да что вы, у нас все просто чудесно, дети с няней, гуляют, играют, Верочка книжки читает…

— Ну-ну… Книжки читает…

Коллега отошла, недоверчиво покачивая головой. В самом деле, Верочка еще месяц назад с трудом выписывала корявые буквы и не всегда потом могла прочесть то, что сама же и написала. Предположить, что она вдруг заделалась «книгочеем», было сложно.

А с чтением книжек было все весьма интересно. Аня с некоторым изумлением наблюдала, как старшая Верочка вдруг потянулась к книгам. Семья у них была читающая, книги они с Кириллом любили с детства, и библиотека дома была большая. Некоторые стены в квартире сплошь были заняты книжными стеллажами. У младшей Верочки были свои полочки с детскими книжками, но она любила иногда брать и «взрослые» книги — энциклопедии с картинками, например. Или просто доставала какой-нибудь томик и с важным видом его листала — «как мама», «как папа».

Однажды Аня заметила, что старшая Верочка тоже потянулась к томику, не очень уверенно оглядываясь по сторонам — не заругают ли. Аня подошла к Верочке, ясно показав, что она видит ее манипуляции, но говорить ничего не стала. Ей хотелось дать понять ребенку — мол, это самая простая и обыденная вещь — брать книжку с полки. Каждый может взять книжку с полки. А спустя некоторое время как бы невзначай подсунула Верочке книжку, которую им недавно подарили, — с красивыми, большими, во весь лист, цветными рисунками старинных замков. «Это дома, в которых живут волшебные принцессы, — сказала она Верочке, — погляди эту книжку, выбери дом, в котором ты сама хотела бы жить».

Вот и получилось так, что время от времени можно было наблюдать картинку полной идиллии — две аккуратные девочки сидели в разных углах, и каждая листала свою книжку. Конечно, старшая Верочка пока не читала текст. Но Аня радовалась, что уже произошло что-то важное — книги стали для Верочки вещью нестрашной и не «учебной». «Сначала картинки смотрит. Потом ей захочется знать, что написано рядом с картинкой. Так и читать начала бы». Ане было мучительно думать, что столь успешно начатый «педагогический процесс» должен скоро оборваться.

Аня вернулась домой с работы. Девочки тихо играли в комнате. Няня одевалась и рассказывала Ане, как прошел день. Рассказывая что-то про старшую Верочку, няня несколько раз употребила выражение «такие дети». «Какие — такие?» — устало спросила Аня. Няня на секунду запнулась, но, не моргнув глазом, объяснила: «Ну, такие, с отклонениями». «Вы считаете, что Верочка — с отклонениями?»

Аня отдавала себе отчет в том, что она сама смотрит на Верочку любящим взором и видит в ней не только то, что есть на данный момент, но и то, что пока скрыто за нелепым порой поведением, за неадекватными реакциями. Аня как будто видела, как под той «коростой», которая «наросла» на ребенке за годы, проведенные в отвержении и несчастье, светится нежная тонкая «кожица» здоровья и красоты, сияет светлая детская душа, которой так хочется любви и признания. Только вот никто, кроме Ани, не видит почему-то этой красоты, этой нежности… Вот и няня — не видит.

Аня понимала, что разговор с няней — бесполезный. Бесполезно объяснять няне, как травмирует детскую душу пребывание в казенных стенах. Бесполезно втолковывать, что «отклонения» — это во многом следствия того, что ребенок был никому не нужен. Как передать няне свою боль и свою надежду? Все, что можно было объяснить и рассказать, Аня уже объясняла и рассказывала.

Няня честно старалась подстроиться. Няня терпела, сколько могла. Она была хорошая, опытная няня, давно работала в семьях и знала, что с родителями нужно ладить. Но старшая Верочка не была похожа ни на одного ребенка, с которым няне доводилось работать. Верочка не была «домашним» ребенком, пусть бы избалованным и капризным, но понятным, «своим». Верочка была чужаком, она была — «иная». Она пришла из чужого, непонятного и пугающего мира. Мира, в котором живут больные, запущенные, порой не по годам злые и не по годам же умудренные жизнью дети, и об этом совсем не хочется думать, пестуя своего ласкового, домашнего, смышленого и веселого «питомца». На няню все это обрушилось внезапно, и ей казалось это несправедливым. И она, конечно, не справлялась. Старшая Верочка мешала ей осуществлять «воспитательный процесс».

«Знаете, — в сердцах сказала няня, которая за день устала, — я вам вот что скажу. У меня такое чувство, что за эти дни разрушены результаты моей работы за последний год. Потому что старшая Вера дурно влияет на младшую». «Вот так вот, — подумала Аня, — у каждого свой критерий». «Потом все восстановится», — сказала она няне. «Наверно, — та не стала спорить, — но я вас честно хочу предупредить, что долго не выдержу». «Вот и няня уйдет, — думала Аня почти равнодушно, — неужели они все уйдут?» У нее было такое чувство, что весь мир против того, чтобы старшая Верочка осталась в их семье.

А старшая Верочка, между тем, довольно сильно изменилась за эти две-три недели. Исчезла гротескность движений. Она уже не размахивала руками так нелепо, не закидывала голову так далеко назад, когда смеялась, не загребала ногами так неловко. Только иногда, на каком-нибудь «вираже», вдруг мелькала эта нескладность, но все реже и реже. Речь Верочки стала понятнее и медленнее. Аня каждый раз мягко настаивала, чтобы Верочка повторяла все спокойно и разборчиво. Правда, парез лицевого нерва не исчезал, и нижняя губа все кривилась вниз. Но мускулы лица уже не напрягались так судорожно, и улыбка не превращалась в оскал. Голосок оставался гнусавым, из-за искривленной носовой перегородки. Аня водила Верочку к хирургу, и тот объяснил, что с возрастом это может пройти само, либо потом нужно будет сделать маленькую и совсем безопасную операцию.