Джоди Андерсон - Ночной болтун. Система психологической самопомощи

Меня раздражала мысль о том, что другие люди так легко делятся со мной своими сокровенными мыслями. И я не могла понять, зачем они это делают. В какой-то момент я даже принялась размышлять о том, не рассчитывают ли они на ответную откровенность, чтобы выведать мои тайны? Или, может быть, это какой-то хитрый план, чтобы попытаться со мной сблизиться?

Но ничего из этих догадок не оправдывалось. Казалось, им просто хотелось с кем-то поболтать начистоту и, завидев меня, они тут же решались осуществить эту потребность. И мне стоило огромных усилий сохранять самообладание, чтобы не оскорбить человека, изливающего душу. И каждый раз я слушала эти потоки сознания вполуха, не обращая особого внимания на слова и надеясь, что этот монолог как можно скорее прекратится.

Когда мне перевалило за двадцать, границы моего терпения подверглись новым атакам. Теперь посторонние не просто желали поделиться со мной своими горестями или бедами, они явно жаждали получить от меня какой-то ответ. И я злилась еще больше, потому что, казалось, они откровенно насмехались надо мной, ошибившись адресом. Я старалась понять, почему я вызываю у других такие странные чувства. И почему первым делом при встрече с давним знакомым или даже едва знакомым человеком он норовит моментально перейти к бесконечному потоку откровенных признаний вместо того, чтобы отделаться стандартными фразами или хотя бы поболтать о пустяках.

Мне казалось, что люди стремятся использовать меня, будто я – какой-то сортир для их душевной грязи. Словно у меня на лбу красовалась мерцающая табличка: «Рыдать и стенать можно здесь!». И это доводило меня до полного исступления, потому что я не желала и не хотела исполнять эту странную, навязанную кем-то роль.

С досадой я думала о том, как люди могут быть настолько слепыми. И зачем они вообще просят совета у человека вроде меня. Человека, часто не способного принять взвешенное решение. Человека, терзаемого сомнениями, фобиями и тревогами еще сильнее, чем те, кто бежал ко мне за помощью.

Я чувствовала себя использованной очень долго, к тому же, мне казалось, что окружающие просто-напросто не уважают меня. Стали бы, к примеру, вы доверять свои потаенные мысли первому попавшемуся? Думаю, нет. Если бы только совершенно не считались с мнением этого человека. Не боялись предстать перед ним в самом невыгодном свете. То есть, вам было бы просто плевать на то, что он о вас подумает.

И я не видела никаких преимуществ в том, чтобы выступать в роли общественной жилетки. В конечном итоге, я постаралась закрыться от других людей и сразу же отсекала любые их попытки влезть мне на коленки, чтобы уткнуться мокрым носом в плечо. Иногда это и в самом деле помогало – остуженные моей холодностью и безразличием, люди отступали, а я злорадно думала о том, что отныне эта нелепая странность останется далеко в прошлом.

Но затем в какой-то период все в корне изменилось. Не находя отклика в моей душе и не имея возможности пробиться сквозь мою броню, люди стали предлагать мне деньги за то, чтобы я их выслушала. И тогда я снова стала ощущать злость, досаду и раздражение, которое уже успела позабыть.

Я бесконечно мысленно спрашивала себя о том, чего от меня хотят все эти странные, глупые люди. И почему они упорно продолжают видеть во мне какого-то мифического спасителя. Ведь я совсем не была такой. Я сама нуждалась в том, чтобы меня спасли…

Но шло время, и бороться с чужими иллюзиями мне просто надоело. А еще, видимо с течением лет, я стала более восприимчивой к чужим переживаниям. Теперь мне было сложно отмахнуться и сказать: «Нет!», даже если мне этого очень хотелось. Что, если люди приходят ко мне, когда им больше просто не к кому обратиться? И имею ли я право проявлять жестокость, даже если совсем не хочу знать то, что они собираются мне рассказать?

Годы шли и шли, и даже после горячих попыток спрятаться ото всех вокруг и ограничить контакты с другими людьми до минимума, мне не удалось избавиться от страждущих и нуждающихся в моих ушах. Они все равно находили способ, чтобы связаться со мной, причем происходило это обычно именно в те моменты, когда у меня самой почти не оставалось сил на здравые рассуждения. Но ничего не поделаешь – приходилось сжать покрепче зубы и копошиться в чужой душе, стараясь распутать сложный клубок проблем, на время игнорируя собственные…

Наверное, такое ощущение – фатальной неотвратимости, знакомо каждому из нас. Когда ты стараешься убежать от чего-то, закрыться от этого и перестать реагировать на сигнал, но ничего в итоге все равно не получается. Как будто мир упорно находит еще один, очередной обходной путь.

Мне понадобилась половина жизни, чтобы смириться с тем, что я навечно останусь в глазах других людей всего лишь удобным сосудом для их горьких слез. Что никто не будет интересоваться мной так, как это происходит обычно, когда стараются завести крепкую дружбу. Что ощущение использованности, преследовавшее меня еще со школьной скамьи, никуда не денется.

Сначала я ненавидела людей за то, что им постоянно было что-то от меня нужно. Все они вспоминали о моем существовании лишь в минуты полного отчаяния, когда были больше никому не нужны или когда им больше никто не хотел помогать. И когда им становилось лучше, они просто исчезали, часто даже не задаваясь целью поблагодарить меня или хотя бы заинтересоваться содержимым моей головы в ответ.

Пережевывая чужие страхи и проникая вглубь посторонних горестей, я ощущала давящую пустоту внутри себя. Как будто они выпивали из меня жизненный сок, понемногу, но упорно, капля за каплей.

А вскоре это переросло в настоящую фобию и навязчивую манию. В каждом человеке, желавшим со мной сблизиться, я начала видеть корысть и стремление свалить на меня часть душевного груза, чтобы почувствовать себя лучше. В конце концов, мое разочарование достигло того предела, когда ты уже больше вообще не можешь доверять другим. И учишься оставаться в одиночестве…

Где-то на этой перекрестной черте у меня зародилась потребность беседовать с самой собой. Когда мне было отчаянно плохо или тоскливо, я вспоминала о том, как подолгу разговаривала с другими людьми. Что они видели во мне? Что это было? И почему я этого упорно не могла отыскать?

Я старалась поставить себя на место постороннего, чтобы имитировать беседу с собственным подсознанием. И, как все те люди, что несли ко мне тонны своего душевного груза, я в итоге подолгу путалась в тихих монологах.

С наступлением ночи я покидала свой дом, как крадущийся преступник, сжимая в кармане телефон с включенным диктофоном. Скрываясь в темноте безлюдных улиц и дворов, я могла не опасаться того, что меня кто-нибудь услышит. Это было удобно. Казалось, что весь мир вокруг замирал в объятиях безмолвия, и только я продолжала существовать…