Александр Катков - Психоэтика

Но и это еще не все. Ницше, как и некоторые гениальные мыслители до него – их можно пересчитать по пальцам – восходит к мысли о взаимозависимости параметров контурируемой предметной реальности («вещей») и параметров функционирования сознания. Об этом он пишет так: «То, что сознается, находится в зависимости от причинных отношений, которые нам совершенно недоступны, – последовательность мыслей, чувств, идей в сознании ничего не говорит о том, чтобы эта последовательность была последовательностью причинной: но с виду это так, и – в высшей степени. На этой видимости мы построили все наши представления о духе, разуме, логике и т. д. (всего этого не существует – это лишь вымышленные синтезы и единства), а все это мы затем проецировали в вещи, за вещи!». В этой же сентенции Ницше раскрывает основную функцию феномена сознания как генератора информации. Информация в свою очередь понимается как средство сообщения и взаимодействия субъекта и объектного плана реальности, но также и как средство взаимодействия между субъектом и собственно непроявленным статусом объемной реальности. Об этом, в частности, Ницше пишет следующее: «Обыкновенно принимают само сознание за общий сенсориум и высшую инстанцию; тогда как оно есть лишь средство взаимного общения: оно развилось из сообщения и в интересах сообщения. „Сообщение“ понимается здесь как обнимающее также воздействие внешнего мира на нас и наши необходимые при этом реакции; в равной мере как и наши воздействия на внешний мир. Сознание не есть руководство, но лишь орган руководства». Чуть позже по тексту Ницше поясняет и обогащает свою мысль еще и идеями, предвосхищающими концепцию информационной (темпоральной) генетики: «Та картина мира, которую они (физики, – авт. ) развертывают перед нами, отнюдь не отлична по существу от субъективной картины мира: она конституирована только с помощью мысленно утонченных органов чувств, но все-таки безусловно с помощью наших органов чувств… И, наконец, они, сами того не зная, кое-что в своей системе опустили: именно необходимый перспективизм, с помощью которого всякий центр силы – не только человек – конституирует из себя весь остальной мир» (Ф. Ницше, цит. по изд. 1994).

И тут, конечно, необходимы дополнительные пояснения в отношении употребляемого в процитированных фрагментах термина «перспективизм». Надо сказать, что Ницше в своем главном произведении – и эта тенденция отмечается во всех четырех книгах «Воли к власти» – стремился глубоко проникнуть в непростую телеологию жизненных процессов, выстроенную с учетом такого «перспективизма». Так, в Разделе II «Воля к власти в природе» (подраздел «Механистическое истолкование мира») он в существенной степени предвосхищает идеи о феномене жизни, высказанные в том числе и таким выдающимся ученым, как Эрвин Шредингер, утверждая, например, следующее: «Что мир не стремится к устойчивому состоянию, есть единственное, что доказано. Следовательно, мы вынуждены мыслить высшую точку в его развитии не как состояние равновесия… Рассматриваемая механистически энергия вселенной остается постоянной; рассматриваемая экономически она поднимается до известной точки высоты и снова опускается в вечном круговороте. Эта „воля к власти“ выражается в направлении, в смысле, в способе затраты силы: с этой точки зрения превращение энергии в жизнь и в „жизнь в высшей потенции“ является целью». То есть «перспективизм», по Ницше, это некий темпоральный, системообразующий принцип, обладающий способностью разворачивать структуру и энергетические процессы, протекающие в физической реальности, в направлении реализации заложенного потенциала (мы бы сказали, информационной программы) по обеспечению феномена жизни и, соответственно, воли к власти как основной интенции жизненных процессов. Отсюда все цивилизационные достижения, установления и даже компромиссы в сфере альтруистических устремлений человека и общества объявляются фальшивыми и в итоге «играющими» против феномена жизни.

В своих более ранних произведениях Ницше последовательно и яростно восстает против такого уничтожающего человека и человечество противодействия. Так, например, в работе «Сумерки идолов, или Как философствует молот» Ницше пишет следующее: «Альтруистическая» мораль, мораль, при которой пропадает эгоизм, – остается при всяких обстоятельствах дурным признаком. Это относится к индивидууму, это относится и к народам. Не хватает самого лучшего, когда начинает не хватать эгоизма… «Не искать своей пользы» – это просто моральный фиговый листок для совершенно иной, именно физиологической действительности: «я уже не умею найти своей пользы»… Конец человеку, если он становится альтруистом. – Вместо того чтобы сказать наивно: «я больше ничего не стою», моральная ложь говорит: «все не стоит ничего, – жизнь не стоит ничего»… Такое суждение остается в конце концов большой опасностью… Порою такая выросшая из гнили ядовитая растительность отравляет своими испарениями далеко на тысячелетия жизнь» (Ф. Ницше, цит. по изд. 1990).

В другой своем известной работе «К генеалогии морали» Ницше формулирует поразительную гипотезу о том, что все «ущербные» проявления альтруизма и морали такого рода есть воля к «Ничто» или – продолжим эту мысль в духе фундаментальной доктрины буддизма – не осознаваемая, либо не вполне осознаваемая привязанность к смерти. В данной связи Ницше с угадываемой мрачной иронией обращается к представителям пессимистической и вообще всякой «морализаторской» философии со следующим: «Наконец, совет господам пессимистам и другим decadents. Не в наших руках воспрепятствовать нашему рождению: но эту ошибку – ибо порой это ошибка – мы можем исправить. Если уничтожаешь себя, то делаешь достойное величайшего уважения дело – этим почти заслуживаешь жить… сама жизнь имеет от этого большую выгоду, чем от какой-нибудь „жизни“ в отречении, бледной немочи и другой добродетели, – освобождаешь других от своего вида, освобождаешь жизнь от возражения » (Ф. Ницше, цит. по изд. 1990). Но правда состоит в том – и Ницше вот этот нюанс прекрасно уловил, – что многие из тех, кто бесконечно жалуется на жизнь, покидать вот это пространство жизни отнюдь не расположены.

Но так же понятно и то, что в ситуации обостренного противостояния – а Ницше, как и Шопенгауэр, безусловно, не был сторонником каких-либо компромиссов – интеллектуальные элиты, положившие много труда как раз для того, чтобы правила человеческого общежития все же отличались от реалий «животного» бытия, гораздо охотнее принимают проработанную этическую позицию Иммануила Канта. И здесь же можно долго рассуждать о том, что сфера «компетенций» бессознательного, например, у Гартмана, выглядит гораздо более сбалансированной и адекватно распределенной по уровням телесной, ментальной и суперментальной активности, и что именно такое концептуальное построение – в отличие от одиозных высказываний Ницше – не вызывает тяжелой аллергии у интеллектуальных поборников морали во все времена и во всех ее видах. Тем не менее, нежелание Ницше следовать только лишь устоявшимся нравственным приоритетам и правилам, его неистовый интерес к первовопросам этики и морали – при каких условиях изобрел человек себе эти суждения ценности – добро и зло? и какую ценность имеют сами они? Препятствовали они или содействовали до сих пор человеческому процветанию? Являются ли они признаком бедственного состояния, истощения, вырождения жизни? Или, напротив, обнаруживается ли в них полнота, сила, воля к жизни, ее смелость, уверенность, будущность? – позволяли оставаться этической проблематике в поле оживленной дискуссии. А вклад Фридриха Ницше относительно понимания роли психического в процессе генерации этических императивов безусловно заслуживает уважения.