Array Художник Ира Корат - Последняя попытка

От случайной мысли про монастырские стены у Насти пробежал мрачный холодок по спине. Так было всегда. Еще с детства. На одной из школьной экскурсий, едва переступив ворота монастыря в городе Боровске, Настя неожиданно заплакала от переполнивших ее невиданно сильных, острых эмоций. Ощущения не были плохими, или страшными, нет. Просто их натиск если и можно было бы сравнить с чем-либо, то лишь с агрессивным нападением волн при девятибалльном шторме. Необъяснимые чувства имели такую силу и глубину, что детская психика оказалась не в состоянии с ними справиться. Настя рыдала безостановочно, до тех пор, пока ее не вывели за ворота и не усадили в автобус – отдохнуть. Едва опустившись на сиденье, она закрыла глаза и окунулась в забытье. Насте тогда в этом святом месте привиделись очень странные вещи. Монастырская келья в деталях – очень подробных и милых. Зазубринки на куцем подоконнике из белого камня, кусочек хмурого неба и ласково шелестящая ветка тополя в узеньком окошке… Потом появился какой-то странный старик в драном тулупе, который ласково, по отечески гладил Настю по голове и приговаривал заботливо: «Ниче, ниче… Будя, будя… Повидаешь еще, дочка, повидаешь. Дождешьси… Ниче… Ниче…» От голоса старика становилось как-то небывало надежно и благостно. Настя впоследствии часто вспоминала этот сон и всегда, всякий раз, это помогало ей обрести уверенность и спокойствие.

После лекции Настя, ловко просочившись между широких и не очень спин других желающих побеседовать с профессором, смело и решительно, посмотрев ему в глаза, заявила:

– Андрей Игоревич, меня заинтересовала ваша лекция и сами вы, вынуждена признать, производите очень приятное впечатление. Поэтому я бы хотела подготовить для наших читателей подробное интервью с вами. Как вы на это смотрите?

От властной твердости Настиного голоса, хоть и тонкого, звенящего, но с профессиональной уверенностью в несколько секунд обратившего все внимание на себя, вокруг стихло все. Переброс восхищенными фразами, волнительные вопросы профессору, суета, похвалы – в один миг все это перестало существовать. Все, включая профессора, уставились на Настю.

Она лукаво улыбнулась – снова получилось. Что ж, удивляться нечему. Настя давно уже заметила, открыла в себе удивительно полезные в повседневной жизни таланты – уметь привлечь к себе внимание всех присутствующих даже в огромной, гомонящей толпе или же, напротив, оставаться совершенно незаметной в тихом, полупустом помещении. Если Настя того желала, ее просто не видели – словно ее и не было вовсе…

– Простите? – после некоторой паузы растерянно пробормотал профессор.

Он был явно смущен и как-то странно смотрел на Настю – словно приглядывался, словно вспоминал или сравнивал ее с кем-то.

– Меня зовут Анастасия. Вам можно называть меня просто Настя. Вы готовы дать мне интервью? Завтра? В три часа дня? В кафе на набережной? – Настя решила, что в данной ситуации следует брать инициативу в свои руки. И в очередной раз оказалась права, потому что профессор послушно пробормотал:

– Да, конечно…

– Вот и отлично. Жду вас, – Настя обворожительно улыбнулась, бросила на профессора быстрый, очень внимательный взгляд, словно впитала его всего, словно пыталась понять все его мысли, мечты и сомнения, после чего… исчезла.

Андрей Игоревич в полной прострации огляделся по сторонам – девушки не было. Вот только что была и вдруг исчезла. Возможно, он впал в беспамятство на несколько секунд и она успела уйти? Или что-то отвлекло его внимание на мгновение?

Удивительно, что ее зовут Настя. Так же, как и его Настеньку…

И… Вообще эта милая девушка чем-то неуловимым, глазами, быть может – живыми, лукавыми, шальными и немного… ведьминскими – наверное, действительно, точнее не скажешь – напомнила ему его Настеньку, его любимую…

1880 год (1850)

– Читай, Поля, – на этот раз голос Насти не дрожал, он звучал твердо и холодно – Скорее. Прошу тебя.

– Уважаемая Настасья Ивановна, я с радостью сообщаю вам, что ворота нашего монастыря открыты для вас. Получено великодушное благословление отца Георгия. Сумма вашего бескорыстного пожертвования теперь представляется нам вполне достаточной. Поблагодарствуем Господу Всевышнему. На все Его воля. Настасья Ивановна, вы что нас покинете? – маленькие глазки Полины округлились от ужаса. – Да на кой вам оно все сдалося? Вам чего плохо живется? На всем готовом-то! Красавица вон какая вы у нас писанная! Да коли б я была на вашем месте, я бы от счастья…

– Поля, успокойся… – задумчиво перебила ее Настя.

Она находилась все еще здесь в своем милом, с детства родном доме, с навсегда впитавшимися в память запахами: всякий раз словно впервые распустившейся нежной сирени, упоительного ладана от вечно горящей лампадки в красном углу, зарумянившихся, чуть подгоревших и от этого еще более вкусных пирогов, только что сваренного малинового варенья…

А звуки, от которых становилось так покойно и хорошо на душе, словно и не существовало вокруг непоправимых бед и жестоких потерь? Как же можно жить без выученной уже наизусть музыки скрипа половиц? А без стрекотания сверчков за окном теплыми летними ночами? Или без вечернего танца мотылька, бьющегося о лампу – всякий раз – последнего в его жизни танца? Кажется, что без всего этого невозможно, да и смысла нет без всего этого, но… и оставаться здесь тоже невозможно…

Да, сама Настя все еще была здесь, в своем привычном мире, но… душа ее… Душа ее уже улетела, улетела в другой, чужой, суровый, незнакомый, неласковый мир, мир, к правилам которого еще предстояло привыкать, мир, обратной дороги из которого не существует.

Примет ли он ее?

Впрочем… Какая разница? Настя ясно осознавала, просто ЗНАЛА, что ее дорога простилается именно туда – в монастырь. Дорога прямая, без ответвлений тропинок и спасительных развилок. Выбора нет. Настя чувствовала, что есть ВОЛЯ – высшая. И раз двери уже открыты, то следует поспешить.

Ведь если ворота распахнуты, то нужно найти в себе смелость в них войти. Струсить – грех, неуважение к ВОЛЕ СУДЬБЫ – это Настя просто ЗНАЛА, не могла объяснить, но ЗНАЛА однозначно. Как и многие другие вещи…

Например, Настя и не хотела бы, но отчетливо видела, что через два года после ее ухода в монастырь, Андрей женится на молоденькой графине – милой такой, в беленьких кудряшках и розовых рюшах – хохотушке и затейнице. Андрей будет счастлив с ней до умопомрачения – простыми житейскими радостями, взахлеб – лет пять примерно. Веселая графиня одного за другим родит ему трех сыновей – таких же румяных и кудрявых карапузов, как и она сама. Потом неожиданно графиня очень располнеет и как-то разом поскучнеет – что-то непоправимо нарушится в ее женском здоровье. Она станет склочной и маниакально экономной – видимо вся ее бурная энергия, ранее направляемая на получение радостей жизни, по иронии судьбы трансформируется, круто поменяет свое направление и теперь смыслом жизни мрачной, с поджатыми губами женщины станет фанатичное собирательство и невиданное скупердяйство. Постепенно везде, где только можно, на шкафчиках, сундучках, кладовых, появятся замки. Вопрос – не объедает ли их прислуга? – будет волновать графиню более всего на свете. Все в дом, все в дело, все в прок. Старье, барахло, чужие, подобранные где-то вещи заполнят до предела чердаки, подполы, сараи. Варенья, соленья, сушеные грибы и ягоды будут заготавливаться почти в промышленных масштабах, а вот полакомиться ими всласть будет непросто – ежедневный рацион семьи, просчитанный до грамма, приведет к тому, что всем жителям поместья придется затянуть пояса потуже. Мальчишки – юные, шальные, активно растущие и поэтому постоянно голодные, озлобятся, научатся воровать еду и деньги – мастерски, прямо из-под носа матери. Андрей сникнет, поскучнеет, запьет сильно, увлечется охотой, путешествиями – все бы подальше от дома, от голода, тягучей скуки незаметно перетекающих друг в друга однообразных дней и занудливого ворчания жены…