Борис Алмазов - Психология социального отчуждения

В российской модели (о проблемах взаимодействия «продвинутых» и «примитивных» на Западе мы знаем только понаслышке, и не берем на себя ответственность вникать в их особенности) очень сильны традиции советской ментальности, коллективистической до самых корней. Еще совсем недавно ни о какой «самости» не было и речи, а все, что было с ней связано в психологии, считалось «порочным в своей методологической основе». В таких обстоятельствах обычные подростки не выходили за рамки либерального свободомыслия в дозволенных пределах или хулиганили на улицах в рамках терпимой делинквентности. Река казалась непреодолимой («переправа, переправа; берег левый, берег правый, снег шершавый, кромка льда…»). «Продвинутым» в чем-то удавалось внутренне освободиться. Продолжая образный ряд – переправиться на другой берег не совсем вплавь, а с помощью подручных плавсредств. Они восприняли перестройку без особого энтузиазма, но не враждебно, и стали студентами высших учебных заведений, расплодившихся во множестве. Взрослые понимали, что главное здесь не квалификация как таковая, а возможность медленно взрослеть в студенческом сообществе. Так сформировалась подростково-молодежная субкультура по-нашенски.

Другое дело – подростки с куцей социальной перспективой. Им жилось много лучше при старом режиме. По окончании школы они, не теряя времени даром, вступали в сообщество взрослых. Девушки рожали детей, а юноши поступали на завод или уходили в Армию (выполнявшую в те времена, главным образом, воспитательные задачи). Теперь перед ними открылись «сумерки переходного возраста». Ветер с Запада, который глобализировал информационное, культурное, экономическое пространства, изменил нравы. Вступая в жизнь, подросток видит очень расплывчатую перспективу, где конечные цели теряются за горизонтом его близорукого мировоззрения, а в обозримом будущем – только неясные правила, условные ценности, скрытые смыслы субкультуры, которые ему недоступны. Конечно, родить и поступить на работу можно и сейчас, но это не снимает проблем повседневной жизни, где сверстникам живется иначе. Общество не ждет досрочно повзрослевших. Они ему не нужны. Так появляется социальное отчуждение маргинального характера на старте жизни [17] Термин «маргиналы» ввел в обиход американский социолог Р.Парк в отношении мулатов. Он обратил внимание на то, что у них в силу затруднений идентификации обнаруживается ряд характерных черт: беспокойство, агрессивность, честолюбие, стесненность, эгоцентризм и т. п. В наши дни этим словом обозначают любые формы социальной дезинтеграции, когда человек социально отчужден (внешне или внутренне). .

Третий этап – формирование структуры личности, когда опыт, накопленный за период снисходительного отношения взрослых к подростковым экспериментам, необходимо систематизировать и ранжировать. Здесь трудно придерживаться каких-то схем, хотя есть разные взгляды на компоновку свойств и качеств индивидуальности. Мы же возьмем за основу ту схему, которая больше отвечает задачам нашего изложения.

«Сверх Я» – источник внутренних побуждений и смыслов поведения, трансформирующих энергию чувств в идеалы и убеждения.

«Я-концепция» (роли-принципы, роли для себя самого, что не покупается, не достается по блату) – источник нравственных потребностей и регулятор социальных ориентаций. Ответственность за них поддерживается страхом когнитивного диссонанса.

«Я-образ» (роли-статусы, роли для других) – роли, сформировавшиеся в процессе воспитания и принятые личностью за ориентиры собственного достоинства. Поддерживаются гордостью, самолюбием.

«Я-манера» (роли-функции, роли-навыки для достижения цели) – ориентированные на экспектации, имеющие прагматичное значение, реализуемое в поступке.

Пространство личности будет выглядеть как ядро и окружающая его периферия (примерно так мыслят психологи с XIX века). В центре нравственные принципы, идеалы, убеждения, оберегаемые человеком не только от постороннего вмешательства, но и от любопытства. Как заметил В. Шекспир, «добродетель нуждается в оправдании». Они формируют Я -концепцию – хранитель чувства собственного достоинства, гордости и чести. Прикосновение к ним чрезвычайно болезненно. На всякий случай человек уберегает их и от испытаний, не без оснований полагая, что те могут оказаться им не под силу.

Типичный пример стечения обстоятельств, когда нагрузка падает на ядро личности – оказаться в обстановке, где правит социальная стихия и играть роли бессмысленно. В обыденной жизни это подростковая группа, для некоторых – казарма, в исключительных случаях тюрьма. Недаром, когда стиль общения определяет лозунг «не верь, не бойся, не проси», а прошлые заслуги не в счет, сохранить лицо удается далеко не каждому.

Взаимодействуют же с окружающей средой образы и роли, созданные воображением и не лишенные элемента игры. Их сцепление с ядром личности не одинаково. Есть устойчивые образования, верность которым человек старается хранить постоянно и реагирует обидой и гневом на сомнения в искренности его чувств. «Привычка свыше нам дана / замена счастию она». Есть менее стойкие, требованиям которых следуют лишь частично и в обстоятельствах, к тому располагающих. Есть роли-эксперименты, где человек не чувствует ответственности, из них вытекающей. Все три, будучи произведением разумной воли и продуктом воспитания, составляют некий образ человека в глазах окружающих, где есть как бы три оболочки – для себя, для других, для обмена, соприкосновение с которыми вызывает эмоциональные переживания разной степени выраженности.

Но в нашем изложении специфика внутреннего мира взрослого человека не очень актуальна, так все комплексы, связанные с социальным отчуждением, к этому времени обычно сформированы, а психология опустившихся в социальном отношении людей, не имеющих к тому предрасположения, не входит в задачи, которые мы ставили перед собой, начиная книгу.

Равенство в озможностей можно провозглашать, но невозможно достичь, так как его в природе не бывает. И в зависимости от того, какие требования и ожидания цивилизация предъявляет к человеку, феномен ограниченных возможностей выглядит по-разному.

В доисторическую эпоху, когда природосообразные нравы позволяли устранять все дефективное или утратившее пользу, отчуждение выглядело как простое уничтожение . Л. Демоз в своей книге «Психоистория» приводит множество фактов детоубийства не только в древности, когда жизнь новорожденного начиналась лишь с момента, когда вождь давал знак поднять его с земли (насколько при этом он руководствовался жизненным опытом или суеверием – луна не в той фазе, деревья не так качаются и т. п. – сказать трудно), но и в более поздние времена. Что касается стариков, думается, никто не возьмет на себя смелость утверждать, что ритуальное убийство внуком дедушки, достигшего определенного возраста (внук за общим столом засовывает в дыхательное горло деду кость с комком жира на конце), окончательно изжило себя на нашей территории в очагах первобытнообщинного уклада жизни. Да и в других странах есть соответствующие примеры. По словам Г. Павловского, в современном Парагвае социально неустроенных женщин подвергали стерилизации. Ну и закон «О недопущении наследственно отягощенного потомства», принятый в Германии в 1933 г., когда фашизм еще только начинал захватывать социальное пространство, не следует забывать. Причем сказать однозначно, что было основанием для лишения человека права на существование в столь разных ситуациях, наверное, просто невозможно. Скорее всего, действовал некий общий подход вроде того, как его сформулировал один из героев рассказов И. Бабеля: «Скажи мне, чекист, ну зачем нужен этот человек при новой жизни?».