Аше Гарридо - Человек, которого нет

Потом я лежал и думал, что бы мог означать этот сон. Я стал думать, что есть очевидный ответ: этот маньяк – мое безумие, моя фантазия о Вальпараисо, которая убивает и расчленяет мой разум, вот уже совсем немного осталось – эти ребра, сохранилась хоть какая-то критика и понимание, что что-то не так.

Но когда правильно понимаешь, о чем сон, наступает такое тихое, но очень ясно ощутимое состояние, как будто ключ подошел к замку – и чик-трак, что-то провернулось внутри и сошлось. Дыхание становится широким, тело – спокойным и сильным, наступает внутреннее согласие.

А тут вообще ничего не шевельнулось. Ни согласия нет, ни несогласия. Вроде бы формально, по науке, такое толкование должно быть правильным – а как будто ко мне не имеет отношения. Я стал говорить, что это странно, потому что смысл такой простой и на поверхности лежит, почему же так безразлично? И тут оно немножечко довернулось, на малюсенькую долю градуса, – и вдруг сразу как будто перевернулось на все триста шестьдесят.

Я подумал, что девушка в мешке – моя душа, моя память; и маньяк, убивающий ее, – то, что я сделал с собой, чтобы не быть. А теперь я смог вырвать из забвения совсем малую часть разрозненных воспоминаний…

И тут случился чик-трак.

Сейчас, когда я это записываю, на глаза наворачиваются слезы к себе самому, несущему разобранные, бесполезные ребра своей души куда-то – куда?

Это я никак не доберусь туда, где смогу… что? Получить помощь? Найти защиту?

Никак не доберусь туда, куда должен добраться.

И больше я ничего не знаю об этом.

На самом деле эта запись из дневника должна бы появиться в другом месте. Там, где герой уже гораздо больше знает о себе благодаря достижениям современной психологической науки и техники: «смог вырвать из забвения совсем малую часть разрозненных воспоминаний». Но как трудно ему приближаться к тем страшным местам, так же трудно и мне. И вот, чтобы не было соблазна совсем уклониться от исполнения долга перед своим героем, я помещаю здесь, не по порядку, запись сна, случившегося позже. Теперь уж придется как-то его объяснить и ради этого – рассказать всё.

Мой герой – человек далеко не экзальтированный, а как раз наоборот. Не могу назвать его последовательным материалистом, ведь он католик и несколько лет дисциплинированно посещал воскресные службы в храме. Но он не суеверен и не склонен к вольной мистике, а в христианское представление об устройстве мира никак не укладывается история с «переселением душ», «реинкарнацией» или «памятью о прошлой жизни». Воскресение мертвых ожидается во плоти, массово и только после Страшного суда, а не как попало, в кого попало, когда попало…

А попало вот так. И он очень долго не решался даже искать доказательств реальности происходящего, не говоря уже о том, что неизвестно вообще, где их искать. До сих пор неизвестно, что происходит с душой – ну ладно, с сознанием, – после смерти физического носителя. Есть различные мнения на этот счет. Для одних это вопрос веры, для других – вопрос неверия, то есть той же самой веры, только в обратное. Одни фантазируют, что жизнь после смерти есть, другие так же фантазируют, что жизни после смерти нет, но доказательств нет ни у кого. Мой герой придерживался на этот счет общепринятых в христианстве взглядов. «Померла так померла», жизнь – это билет в один конец, в конце пути ждет не пересадочная станция, а переход на новый уровень.

И вдруг он обнаруживает некоторые признаки того, что уже был.

Не может быть, говорит он.

Но оно есть.

Никто не может ни подтвердить этого, ни опровергнуть так, чтобы он мог поставить точку и успокоиться. Сколько раз он говорил себе: это всё ерунда, забудь. Помогало ровно до следующей мысли: а кто же я тогда, если я все-таки не она, а я ведь не она.

И ведь к психологу с этим не пойдешь, потому что, ясное дело, психолог направит к психиатру, а там пошло-поехало… Он не хотел такого поворота. Да и зачем бы ему мог понадобиться психиатр, если во всем остальном, кроме этих несговорчивых сомнений в собственной сущности, он чувствовал и осознавал себя совершенно нормально? Все-таки со временем решился. Ходил к психотерапевту, но в основном с другими проблемами, их у каждого достаточно, не обязательно такие. Да, упоминал о том, что подозревает что-то такое… Но до главного дело не доходило.

Надо же было что-то с этим делать, в конце концов.

«Одиночество обусловлено не отсутствием людей вокруг, а невозможностью говорить с людьми о том, что кажется тебе существенным, или неприемлемостью твоих воззрений для других».

Карл Густав Юнг

Об этом говорить очень трудно. Даже то, что кажется очевидным, что знаешь всем собой, разумом, чувствами и телом, в чем не сомневаешься – невероятно трудно называть вслух. Непроизнесенное – оно неприкосновенно и неподсудно, неуязвимо. Произнесенное – становится беззащитным перед узаконенной обыденностью, и вместе с ним становишься беззащитным ты сам.

Кто я, если вслух говорю, что жил и умер сорок лет назад и теперь снова живу каким-то непонятным мне самому и не упомянутым в науке способом? Кто я, если утверждаю, что я не просто женщина, оказавшаяся мужчиной, не просто мужчина, родившийся в женском теле, а вообще другой человек? Кто я, боже мой, если говорю о подробностях моей жизни там и тогда, как о чем-то обыденном, естественном? Например, о том, что я в этом теле не родился. Когда она родилась, я жил далеко, я еще был жив. И у жизни моей были конкретные очертания и детали, я был, как бывает всякий живой человек, – материален и конкретен, у меня были свои привычки и вкусы в еде и одежде, предпочтения и слабости, со мной что-то случалось и происходило, я что-то делал и бывал доволен или недоволен тем, что у меня получалось, и тем, что мне причиняли. Мне было бы намного проще воспринимать это как реальность, если бы у меня было что-то оттуда. Не предмет, конечно. Через тот свет багаж не доставляют…

Но, может быть, какой-нибудь навык, умение, знание. Или хотя бы простая бытовая память.

Я так долго не верил в себя. То есть мне некуда было деваться от живущего непрерывно в самой глубине меня понимания, кто я есть, но я отворачивался и отмахивался от этого знания, потому что так не бывает. Я не верил, и я не могу сказать точно, зачем я пошел к М. Пожалуй, я хотел добраться до хоть какой-нибудь точки равновесия. Двойственность изводила уже невыносимо, я потерял всякую надежду успокоиться, остановиться хоть на чем-то.

Я есть.

Но так не бывает.

Но я же – вот он, я есть!

Но так не бывает…

Я хотел остановить этот бег по кругу. Совру, если скажу, что был готов остановить его в любой точке. Я страстно хотел подтвердить свое «я есть». Но я понимал, что никогда никаких доказательств реальности своего существования там и тогда – а следовательно, здесь и сейчас, – я не добуду… Хорошо, хорошо, пусть мне докажут, что меня нет, но так, чтобы мне по силам было с этим согласиться, то есть так, чтобы я сам увидел, что меня нет.