Аше Гарридо - Человек, которого нет

Интересно, на что я рассчитывал, кем собирался оказаться, если не собой?

Может быть, ею, той самой женщиной, которая жила здесь раньше.

Я этого боялся.

Для меня это было как смерть.

Но я, кажется, очень честный и очень отважный. Я был готов пойти и посмотреть, что же там…

Одно дело – думать об этом, планировать визит к психологу, даже произносить разнообразные варианты вступительной речи. Наедине с собой. Самому себе.

А вот сказать это другому…

Мучительные попытки заговорить об этом, описать увиденное, сквозь уверенность, что мне не поверят, потому что поверить невозможно. Это смущение и робость, и ты кусаешь губы и чувствуешь, что слезы подступают слишком близко к глазам. Это бессилие и страх.

Это как признать, что ты всерьез в это веришь, – и тогда ты либо наивный дурачок, либо совсем больной безумец.

Об этом не говорят вслух.

Но что же делать, если в том месте, в то время – не только счастье и удача, там еще и боль, отчаяние и настоящая беда.

И эта боль совершенно настоящая, неподдельная. И мне нужна помощь, как настоящему.

Если я решу говорить об этом с психологом, мне нужно будет сказать это вслух.

Как это будет?

«Доктор, меня пытали и убили в семьдесят третьем… или в начале семьдесят четвертого, я не уверен. Кажется, у меня ПТСР, доктор. Вы можете мне помочь?»

И я молчу…

Итак, мы договорились, что это – фантастика. И в рамках этой договоренности я пытаюсь правдиво рассказать об этом человеке, вернее – представляю его собственные попытки правдиво рассказать о себе.

А ты, читатель, у тебя своя голова на плечах, сам решишь, чему верить, а что счесть галлюцинацией или злонамеренным обманом.

Итак, я продолжаю.

Представьте себе, что однажды Лу набирается храбрости… Да нет, что уж там, храбрости ему всегда хватало. Он только не верил, что такое возможно: прийти к психологу, рассказать об этом – и не быть записанным в психи, и не оказаться втянутым в разговор про эзотерику. Рассказы о том, что так бывает, что есть прошлые жизни и память о них, приносили временное облегчение. Он вполне мог допускать, что так бывает. Вполне возможно. А бывают и сумасшедшие. Как понять, сам ты – действительно не псих? Вот этого-то он как раз и не знал: как понять.

Но все-таки он решился и заговорил об этом со своим терапевтом, назовем ее Анной. Он не сразу отважился признаться в этом… признаться в самом себе. Но когда признался, уже не отступал.

– Пожалуйста, имей в виду, что ты работаешь не с ней. Это я пришел на терапию. Это я твой клиент.

– А в чем разница?

И он затруднялся ответить. В чем может быть разница? Она – это она, я – это я. Как еще?

Он боялся, что это сумасшествие, психическая болезнь. Но когда Анна сказала, что он не похож на больного, – а он мог верить ей, потому что образование у нее было вполне соответствующее, – он как будто испугался еще больше.

– Почему это страшнее? – спросила Анна.

– Ну, если я псих, то это не лечится. А если это просто психологическая защита, значит, ее можно убрать…

Для него это значило – «…и я умру».

Этот разговор произошел за два года до того, как он позвонил в дверь к М. Вся его тоска и неуверенность, связанные с Вальпараисо, вместе с отчаянием и одиночеством оставались при нем.

С Анной они работали в основном не про это – человеку, который проходит личную терапию, есть о чем поговорить с терапевтом. У Лу тоже было много такого. В конце концов, он жил, жил по-настоящему, здесь и сейчас, и у него хватало проблем. И он много и усердно работал – как в группе, так и на личной терапии. Со временем он понял, что решает ее проблемы, той, которая была здесь раньше. Ее печали и потери, ее боль, ее несчастье, ее детство и ее жизнь – вот о чем он говорил с терапевтом. И боялся, отчаянно боялся, что однажды ее раны будут исцелены – и что тогда? Если он и правда всего лишь ее психологическая защита, то он уже будет не нужен тогда, так? И исчезнет.

Но всё не исчезал и не исчезал.

И когда однажды почувствовал, что добрался до своей собственной проблемы, это было потрясающее ощущение. Разница казалась тонюсенькой, как угол в один градус, – но на значительном расстоянии приводила к существенным различиям в характере и жизненных подходах. От нее требовалось делать всё на отлично, а лучше – просто быть отличницей. Этого было бы достаточно. Впрочем, ей не удавалось и это. Но он – он должен был быть лучше всех. Не сказать, чтобы он был успешнее, чем она. Но у него была другая задача. Другие проблемы. Она и представить себе не могла то море стыда, в которое он погрузился, добравшись до себя. Ей не было стыдно от своих неудач, ей было печально и одиноко. Он каменел от стыда. И это было как минимум забавно – обнаруживать и сравнивать.

Порой он все-таки возвращался к теме своей двойственности, особенно когда её проблемы были в целом разрешены и он остался один на один со своими. Он пытался рассказать о том, что было ему тогда доступно.

– В этой истории есть как будто бы две части… Одна – прекрасная, про счастье, радость, успехи… любовь…

– Ты помнишь, когда и как она очаровалась Вальпараисо? – спрашивала Анна.

И он принимался думать, думать. Как? Когда? Она?.. В самом деле, ведь это могут быть ее фантазии…

И вот он узнал, что есть способ, который помогает поднять «забытую» память, которым работают с тяжелыми травмами, достаточно «протокольный», достаточно «инструментальный» и «технический», но без химических веществ, без внушения, без изменения дыхания. Сейчас неважно, какой именно способ, – достаточно того, что Лу он внушал доверие именно своей техничностью и протокольностью. «Настоящий научный метод». Лу предположил, что если «там и тогда» что-то действительно было, если и в самом деле это отрывочки настоящей памяти просачиваются сквозь время и пустоту, то этим способом можно их добыть точно так же, как добывают вытесненные воспоминания травматиков. Или, наоборот, с помощью этого метода можно выявить, какие здешние травмы прикрываются такими символическими картинами.

Ему было уже почти невыносимо тяжело в его вынужденном молчании и одиночестве: тоска и неопределенные, бесформенные страхи, отголоски отчаяния и горя душили его, разрывали его тело, причиняя почти физическую боль. Он всё больше замыкался и отдалялся от людей – даже от близких. Особенно от близких. Обычное дело. Так и происходит с человеком, которому не с кем разделить свое горе, не с кем даже поговорить о нем. Он понимал это, и ему не нравилось то, что с ним происходит, не говоря уже о том, что это было просто тяжело.

Наконец он узнал о способе, который показался ему заслуживающим доверия, нашел специалиста, практикующего в этом подходе, пришел на прием. Я хочу знать, сказал он. Я хочу уже что-нибудь знать наверняка, и мне так тяжело, что почти всё равно, в чем я смогу быть уверен. В том ли, что это было на самом деле, или в том, что это игры сознания и бессознательного, психологические защиты, фантазии, глюки… Лишь бы знать определенно. Лишь бы остановить эти качели: я есть – меня нет – я есть – меня нет – а кто я тогда?