Аше Гарридо - Человек, которого нет

И здесь они остановились в тот день.

Я – Симон. Я должен исчезнуть.

Как музыкальная тема, эта мысль впервые отчетливо проступила в той сессии, складно и во всю силу. Но была так естественно и надежно вписана в общее течение мыслей, что заметить и выделить ее, еще незнакомую, было совершенно невозможно.

Если я Симон, я не должен быть. Тема замкнута на саму себя.

Я должен исчезнуть, это не обсуждается. Но ведь это справедливо, только если – Симон. Сама настоятельная потребность исчезнуть подтверждает идентичность.

Почему так? Как это устроено?

Они придут к этому – постепенно и еще не скоро. В тот раз они не смогли даже заметить эту мертвую петлю.

«Эльфка вздрогнула, вскинула голову – веки всё еще опущены, подчеркнуто четкий, медленный поворот вправо, к Айлэмэ, взмах длиннющих ресниц – и пристальный взгляд огромных темных глаз в упор.

– Пушистая… – губы едва шевелятся, но шепот отчетлив, – кажется, я тебя… Помню…»

Яна Тимкова, «Повесть о каменном хлебе»

– Нет, никаких глюков у меня никогда не было.

– Разве?

– Правда. Не было ничего такого. Никаких откровений. Ну как… Один раз за шкаф хватался.

– Это что?

– Знакомый рассказывал про игру, с которой приехал. А там полигон – в лесу какие-то заброшенные строения. Бункер какой-то, что ли. И вот он рассказывает, как антуражно всё было, пустые помещения, голые бетонные стены, и дальше – что у них по игре там происходило. А я слушаю внимательно и, конечно, как-то это всё себе представляю. Пустые помещения без окон, голые бетонные стены, дальше не успел… Ну, понимаю, что не очень стою на ногах, и вокруг как будто всё накренилось. За шкаф схватился, застекленный, лицо успел отвернуть. Нет, шкаф в порядке, я по бокам схватился, за стенки. А лицом как раз в стекло бы и пришел. Нет, никаких мыслей, никаких эмоций. Просто вестибулярный аппарат как сбился на пару секунд. Это разве глюк?

– Это не то что «я тебя видел, прекрасный эльф»…

– Ага. На Луне. Так что не было у меня никаких глюков, и никого я с первого взгляда не узнавал и…

А нет, слушай, один был. Давно. Когда я еще только понял, что никакая это не Барселона и год – семьдесят третий. Ну, не знаю, как. Просто вот разговаривали с одним человеком на близкую тему, слово за слово, и мне в голову пришло. Примерное место, примерное время… Так получалось, что конец шестидесятых – начало семидесятых, где-то в Южной Америке.

Я подробности не скажу – это не про меня, это про того человека, и я на него указывать никак не буду. Сам сумасшедший, мне репутации не жалко, но зачем еще кого-то впутывать?

В общем, так или иначе, сопоставил я место и время… Она в начале восьмидесятых достаточно на эту тему прочитала, чтобы я понимал обстановку в целом. И меня аж затошнило. В тех местах, в то время… Знаешь, как бывает, когда очень, очень сильно дверью палец прищемишь, и даже боль какое-то время не чувствуешь, только как будто слегка подташнивает. Вот так…

Спасибо, это пятница была, ночь на субботу. На работу не надо. Я те выходные почти безвылазно за компьютером просидел, шарил по интернету в поисках информации. Почти не спал, почти не ел. Трясло от ярости и от горя. В воскресенье под вечер в рассеянном состоянии стянул с себя джинсы – до этого плотно, впритык сидевшие, – да только после понял, что забыл расстегнуть молнию. И всё равно никаких таких глюков. Только одна картинка, единственная, на короткий миг, сама собой.

Помещение с лампой под потолком, я на полу, вижу свои ноги – так, лежу и как будто пытаюсь приподняться на локте. Бетонные стены. Помнишь, я рассказывал тогда, после поезда?

Ну, это и всё. Там одна секунда, вижу ноги и что-то вокруг, брюки серые на мне, не джинсы. Это всё.

Ну и что? Вот у людей бывает!

А это – так. Не считается.

Хотя можно было бы назвать еще вот так: «Следы материальной культуры».

То, что в конечном счете подтверждает существование исчезнувшего народа. Такое доказательство, которое можно руками пощупать, на зуб попробовать. И никак нельзя отменить. Рассказы путешественников отменить можно: мало ли что придумает ушлый малый, чтобы выставиться героем в глазах соседей. Песни сказителей отменить можно: мифы, легенды, сказки и бредни, мало ли что придумает вдохновенный певец, и это еще неизвестно, чем он так вдохновился, чем надышался, чего нанюхался, что пил, что ел – и не со спорыньей ли был тот хлебушек, – и был ли здрав с точки зрения современной психиатрической науки…

Следы материальной культуры так просто со стола не смахнешь. Как минимум надо объяснить, что это такое, для чего предназначено, из чего сделано и как оказалось в культурном слое на такой глубине.

Троя была легендой и вымыслом, пока Шлиман не положил на стол бронзовые мечи и золотые диадемы, серебряные слитки и медные сосуды, серьги и застежки, щиты и светильники…

Песьеглавцы останутся вымыслом, пока не будет найдено… что? Комплект доспехов, включающий шлем, который годится лишь на песью голову? О, это был бы предмет неоспоримый, неоспоримее только встреча с песьеглавцем нос к носу… При свидетелях. А если сам-один, то хоть обвстречайся – никто не поверит.

Если всё это было на самом деле – как мне узнать, что я не вымышленный песьеглавец, что я есть, что я – был? Где искать «следы материальной культуры»? Я думал об упоминаниях в каких-нибудь документах, списках пропавших, надписях на могилах… Но могу ли я быть уверен, что с точностью знаю свое имя? И – которое? Симон? Да, на него откликается душа, оно согревает и успокаивает, поддерживает, дает ориентир, когда я теряюсь, оно как ось, вокруг которой выстроен весь я. Но даже если это и есть мое имя – было моим именем тогда, – не факт, что в документах окажется именно оно.

Имя ли это, и если имя – то мое ли?

Остается самое невозможное – остаются предметы и вещи. Честно сказать, мысль о них мне и в голову не приходила. Пока не пришли они сами.

…Они возникают внезапно. Я иду не за ними. Я иду искать что-нибудь чувственное и событийное – и вдруг возникает вещь, предмет, объект материальный и почти бытовой… И со всей неотвратимостью материального объекта летит встречь мне, по прямой, в лоб. И невозможно отвертеться от его не то что непридуманности, от его – незадуманности. Я не просто не придумывал, каков этот предмет. Я не задумывал предмета в этом месте, не ждал его и не ожидал. И вдруг предмет возникает – воспоминание о нем, – как картинка в памяти. И предмет оказывается таким… несовременным, не сегодняшним, неожиданным не только самим фактом себя, но и формой себя. Пишущая машинка. Зеленое ветровое стекло. Тонкое гладкое рулевое колесо. Легкий маслкар цвета слоновой кости с черной складывающейся крышей. Фетровая прокладка в подтулейном устройстве каски. Деревянная спинка кровати. Острая крахмальная складка скатерти. Серые камни крепостной стены.