Любовь Гребнева - Аврал. Разное

Тихо в музее.
Задумчив охранник.
Начинается самый таинственный час…
…Я выхожу – невесома.
И меня укрывает
фиолетовый плащ-невидимка.
И невесомы дома.
И трамваи бесшумно летят над землёй…
Замерло время.
Всё. Зажглись фонари.
Опустились на землю дома и трамваи.
Меня дома будут ругать.
(2001)

Когда у тебя в кармане
Есть хоть один доллар,
Ты – человек не пропащий.
Гляди, что на нем написано
(читать по-английски умеешь?):
In God We Trust —
На Бога мы уповаем.
Понял, пролетарий всех стран?
Когда у тебя есть доллар,
Ты уповаешь на Бога.
А если у тебя их 500,
Ты уповаешь в 500 раз сильнее.
На Бога.
Вот почему из-за доллара
все нормальные люди
делают друг другу пиф-паф
и бо-бо.
Он стоит того!
С ним не забудешь…
Бога. Что рожу кривишь?
Не согласен?
Ну, так ты – еретик.
И даже гораздо хуже:
Ты – лох.
(2001)

Уже две тыщи первый год…
Скажи – куда нас прёт?
И страшно посмотреть вперёд,
И страшно дать отчёт.
Вот и Двадцатый промелькнул.
Итоги? Не плохи:
Ты – басурман, а я – гяур,
И оба мы – лохи.
(2001)

1.
Четыре черепахи
залезли под кровать,
нашли пустые тапки
и сели размышлять.
Мучительной загадки
никто решить не мог:
а что такое тапки,
когда в них нету ног?
Умишки напрягают,
но ускользает суть…
И с нами так бывает:
идёшь куда-нибудь —
вдруг замирает сердце,
и видишь, как во сне,
таинственную дверцу
в глухой-глухой стене.
А что за нею скрыто,
куда ведет она —
давным-давно забыто.
Ужели навсегда?
Но кто-то знает, помнит.
И эту дверцу ОН
когда-нибудь откроет
единственным ключом.

2.
Ключа не нашлось, вскрыли ломом.
Понадобился подвал.
Ну что так стоять?
Входи, посмотри на тайну —
а вдруг там какой-нибудь клад?
Ой-ой-ой! Да тут чьи-то тетрадки:
«6-го „Б“ класса. Матвеева Коли».
Понятно.
Вот задачки.
А вот сочиненье – про осень.
А тут – человечки. И рожицы.
Да какие смешные!
Видно, тетрадки старинные, до перестройки:
тут еще нет слова «лох».
Коля, Коля Матвеев…
Где ты теперь?

3.
– Так вы Николай? Матвеев?
– Да-а. А что?
– А вот это не ваши тетрадки?
– Ну-ка, ну-ка…
Да… Похоже, мои.
Где вы их откопали?
– Недалеко, тут, в подвале.
Интересно было читать!
– А на что вам все это?
– Ни на что. Просто так.
– Однако.
У вас что же – нету других проблем?
– Ась? Нету – чего? Проблем?!
Я слишком маленький человек,
чтобы иметь проблемы.
(2002)

Чтобы знать о том, как вынослив кабель,
мало его рассчитать, и мало его изготовить,
и проложить, и испытать на прочность.
Надо БЫТЬ им.
Или… надо быть с ним ЗАОДНО.
Вот и приходим мы в этом мир снова и снова,
чтобы в конце концов, уходя,
знать о том, как вынослив кабель.
(2002)

Опять отложена «стыковка»
По воле – я не знаю чьей.
Ну что ж, пойди и выпей кофе,
Нутро маленько обогрей.
Вот коржик, плюшка и ватрушка —
Все блага. Что еще желать?
Свободен столик у окошка,
Сейчас мы примемся жевать.
А за окошком – ад кромешный:
Рвет душу ветер, лупит снег,
И мне хотелось бы, конечно,
Не уходить отсюда век.
В углу какой-то кустик в кадке,
Вздыхая, нехотя растет…
Ну вот, а мы уже в порядке,
И можно двигаться вперёд.
Шумит стихия городская,
Нам и чужая, и своя.
Стоим под вьюгой, ждем трамвая —
Толпа людей, таких как я.
(1983)

Против смерти недаром извечно,
Чуть привыкнув себя сознавать,
Возмущается дух человечий
И не хочет ее принимать.
Да здравствует жизнь вопреки всему!
Ведь жизнь – это вызов богам!
Да здравствует жизнь – и позор тому,
Кто сложит оружие сам.
Не смиряйся с насилием смерти,
Бейся с ней на любых рубежах.
Даже там, где удача не светит,
Злобный натиск ее отражай.
А когда и бороться не сможешь,
Головы не склоняй перед ней:
Из оставшихся сил плюнь ей в рожу,
И посмотрим ещё – кто сильней!
Да здравствует жизнь вопреки всему!
Ведь жизнь – это вызов богам!
Да здравствует жизнь – и позор тому,
Кто сложит оружие сам.
(1983)

Мы родились, росли и зрели
С угрозой атомной войны.
Мы к ней привыкли. Мы не верим,
Что, может быть, обречены.
И как поверить в это, если
С утра завариваешь чай,
И так уверенно по рельсам
Бежит наполненный трамвай…
Но иногда, в ночном кошмаре,
Когда на сердце тяжело,
Как током, ужас вдруг ударит,
Что ЭТО все-таки пришло —
Как если иве и березе
ДАНО ПРОЗРЕТЬ в последний тот
Момент, когда на них бульдозер
Не останавливаясь прёт.
(1983)

Квартира наша – окнами на запад.
Открыто небо для души и взгляда:
То жгучие и грозные закаты,
То бурных туч угрюмые парады.
Не здесь ли обретается бессмертный,
Не знающий покоя дух Петра?
И в комнату врываясь вместе с ветром,
Не он ли говорит тебе: «Пора!
Не мешкай! Что там у тебя заело?
Немедленно себя преодолей!
Возьми свое заброшенное Дело
И больше выпускать из рук не смей!»
(1983)

Если тяжко тебе и трудно,
Не всегда дозовешься друга.
Но «доброжелателей» прорва
Навалиться всегда готова.
Им твоя, хоть малая, слабость,
Как на свете высшая сладость:
Слов елейных не пожалеют,
Чтобы сделать еще слабее,
Чтобы вовсе отнять свободу
Оставаться самим собою.
Если тяжко тебе и трудно,
Лучше выдь на пустырь безлюдный,
Где побеги вновь прорастают.
Уж они-то всех горше знают,
Как на свете трудно бывает.
Или лучше, в толпе затёртый,
Когда люди едут с работы,
С кем-нибудь, совсем незнакомым,
Перекинься веселым словом.
(1983)

Кто ж из нас «диссидентом» не был
В те трусливые времена?
Не вскипал благородным гневом
За столом, после рюмки вина?
Были дети Двадцатого съезда
Беспощадны, остры, умны.
Только… все прошло без последствий
И для них самих, и для страны.
Не сложили за правду головы.
Лишь игрой осталась игра.
Вышли, благополучно и вовремя,
В кандидаты и в доктора.
Но с застольным пылом по-прежнему,
Сколько раз – и не сосчитать,
Продолжали «застои» Брежнева
Обличать и ниспровергать.
А с годами, увы, с годами
Даже этот пыл поугас.
Стали песни любимы нами
Про Судьбу, что «сильнее нас»,
Что незыблемы подлость и низость
(«Что поделаешь – век такой»).
…И не мы им бросили вызов.
И не мы с ними вышли на бой.
(октябрь 1985)
Тогда я подразумевала, что не мы, а М. С. Горбачев.