Элена Греко - «Шел Господь пытать…»

– Впечатано в меня твое веселое лицо.

– А я, значит, вампир. Причем этот, который прикасается и сразу все понимает. А ты, значит, оборотень!

– Я тебя люблю сегодня. Ты такой во мне могучий, как памятник. Иди спать с моей любовью. Не пролей!

– Беру бережно и несу, прижимаю к себе…

«Тебе можно все». Поди ж ты! И он туда же…

Вампирюга князь Цепеш, чудовищный Vlad-Blood, и лисично-белочный оборотень.

Вместе. Телесно, очно, визуально, тактильно, вербально – как угодно! Ради этого «вместе» сотворяется с нами жизнь. А потом уводит от него на расстояние – может, для того, чтобы вздохнуть, воздухануть , дать возможность унести в себя?.. «Раздобыть чувство – и сохранить его в разлуке», как говорит один мой знакомый, тантрический «гуру». Апрель разворачивается – и затухает, этот наполненный, фаршированный вкусами апрель.

– Такое впечатление, что время растянулось. Так давно ты был. Так давно… Не видела такого, не видела никогда. Такого… непосредственного, что ли. Умный непосредственный взрослый ребенок.

– Хочу, чтобы ты говорила это мне на ухо своим сумасшедшим шепотом… И обнимала. Лежать вот так рядом. Обсуждать что-то серьезное. Про свобо-о-о-оду… философию… психологию… А потом поцеловаться. И мир уносится куда-то, и остаешься ты – теплая, желанная, близкая… И, как в детстве, границы кровати – границы мира. А еще люблю смотреть в твои глаза в сумерках. Они бездонные…

– Как будто много смотрел – прямо «люблю»!

– Чтобы любить, не нужно тренировок. Иду спать. Только обниму еще разок… проведу пальчиками сверху донизу, нежно-нежно, поцелую в шею… Спи, Лисенок. Так интересно: я вдруг почувствовал, как ты отключила внимание.

– Прости, что чуть не скомпрометировала тебя сегодня прямо на улице, на твоей территории, среди адептов… Моя самая яркая сегодняшняя картинка – когда ты озаряешь меня в кафе своими величественными сентенциями из глаз, губ, бровей и – руками… Озаряешь, подвешиваешь и подгружаешь. Плотно. Красиво. И вторая – когда на эскалаторе смотришь. И обниматься не надо: столько объятия веселого в лице и во всем тебе. Бесконтактного. Ты так трепетно относишься к языку, как к знакам… это немыслимо.

– Твои знаки… Они очень тонкие и по-разному читаемые. И вместе с тем они читаемые, прикасаться к ним и чувствовать их рельеф так приятно. Они разные на ощупь. Иногда даже колются. И это тоже приятно: ощущаешь себя живым. И еще почему-то я вспомнил нашу близость сейчас. Когда я был сверху и взял твою ладонь в свою… Я входил в тебя, а ты сжимала мне ладонь. И это так возбуждало почему-то… хотелось еще и еще ближе… Вот твои слова – они как пожатия ладони. Мне и сейчас от тебя сладко. Ты сегодня так интересно стояла у метро! Тебя было четко видно. Сразу. Как будто все остальное размытое, а ты четкая. Стоишь и стоишь. И вот ровно в тот момент, когда мы встречаемся, мир вокруг преображается. Он становится лучше различим – и при этом менее четким, расплывчатым. Такая вот конкретная расплывчатость. Когда он в тебя входит – и при этом ты его не видишь конкретно. И начинаются скворцы, и земля, и листики, и деревья, и железки, и воздух, и ты, ты, ты… Ты как фильтр, сквозь который вдруг все меняется и проявляется. Ты не сама так делаешь. Просто с тобой это происходит. Я испытываю что-то, не испытывавшееся раньше. И словами – не получается, их не хватает. Приходится расширять определение любви Рубинштейна **: он – про активное утверждение уникальности другого, а я… про активное утверждение уникальности всего с тобой.

Играть в богиню было весело. Эту игру придумал Энки, хотя сам он всякий раз хлопает ресницами и утверждает, что это совсем не игра. Не получалось у меня до конца проникнуться своей высокой-глубокой природой, и я играла. Никак мне было не справиться с этим осознаванием, с этим воспоминанием без другого. Сама играла понарошку, стесняясь и посмеиваясь, а ему отдавала его божественность по-настоящему. Но как быть артистом в реальности? С ним все казалось настоящим: наша древняя мудрость, наша природа, наша сущность. Я баловалась в жизни и заигрывала с гекзаметром, пытаясь сбалансировать наши проявления, дотянуть себя до него.

Спроси у Эос: «О, пурпурноперстая!

Ты осветила снова неизвестное,

Ответь, к чему явилось откровение:

Что делает богиня на земле твоей?»

Промолвит Эос: «Внемли откровению!

Богиня на земле сочится радостью,

Богиня на земле исходит ласками,

Несет в горстях, расплескивая весело,

Любви искристой свежие источники.

Любовью за любовь она цепляется,

Завихревая бури страстной нежности,

Миря пространства музы аполлоновой

С пирами вакханалий дионисовых.

Богиня на земле лучится отсветом

Моей рассветной сонной безмятежности,

Ручьём речей, ладоней теплой плавностью

Течёт, и, тая, снова возрождается».

«Спроси себя, – продолжит Эос вольная, —

Каким путем ты сам допущен к царствию,

Крылатые гермесовы сандалии

Откуда на тебе, и как выходит, что

У Эроса ключи к дверям особенным

Ты добываешь с легкостью божественной?

Аэдов сказы, льющиеся стонами,

Рапсодов златолирые предания

Так гулко отзываются в тебе зачем,

За что внутри тебя они цепляются?»

Ты оглядишься, медленно расправившись,

В себе простор задора обнаруживший,

И, зазвучав раскатами могущества,

Спалив молниеносным взглядом темные

Болота гидры скользкого сомнения,

Харибды страха путанные омуты,

Промолвишь: богу на земле отрадно то,

Чем живы люди, чем текут столетия,

Что мир питает влагой благотворною,

Ответствует любовью – на любовь.

__________________________________________________________________________

*Карл Роджерс – один из основателей гуманистической школы в психологии

А потом мне стало тяжело. Да, я читала Холлиса *, однако… Принять то, что Эрос настолько – катастрофически, патологически! – свободолюбив, мне удалось не сразу. А может, и не удалось до сих пор. И за то время, пока я пыталась это в себе уложить, он… размагнитился. Отмагнитился от меня. Ему не хотелось «оздоровления», «исцеления» – тем более о каком исцелении может идти речь, если учесть частое проявление моей собственной больной, зависимой части… Ему достаточно было колдовства и шалости. Причем уровень его любовной энергии как вырос, так и сошел впечатляюще резко.

Отлив…

Теперь на берегу влажно и прохладно, полно прекрасных раковин и камней, среди которых я нахожу и собираю в ларцы своего чувственного опыта особенно ценные. А в то время было тяжело, несмотря на Холлиса, психотерапию и вошедшего в мою жизнь Энки, который бережно принимал и охранял все мои секреты и переживания. Да что там – ведь это он нас и свел! Но плыть-то мне… И я немного захлебнулась. Даже тексты мои бывали странными: полупоэтическими, полупрозаическими.