Ксения Забкова - Ночь на Литовском

«А как же онкобольные?» – это тема, достойная отдельной книги. Уже не одно исследование пытается доказать, что это заболевание вины, обиды и страха. Страха повторить судьбу кого-то из родных. Старой обиды, годами терзающей душу. Как и многим, мне открыта лишь малая часть того неопознанного, что человечеству только предстоит изучить.

Так или иначе, боль вашей потери могут притупить долгие годы, а может, как меня, осознание, что близкие не уходят. Они просто продолжают искать настоящее место и предназначение для своей заметавшейся здесь души. И с ними можно говорить и получать ответы – попробуйте, даже если не верите.

Ваша боль отступит и забрезжит свет – обязательно! Дайте время – пусть это и звучит как самая банальная фраза во всей книге.

Ноябрь 2006.

Это был очень тяжелый вечер. И если октябрь можно было хоть как-то переживать, то приближение декабря, мокрая ноябрьская слякоть и изморозь не оставляли шансов ни мне, ни маме. Мама долго смотрела в пол, сидя на диване, на который обычно садился папа с книгой или газетой. В окно не били и не барабанили, а монотонно, нервозно царапались мелкие косые капли.

– Слушай… я больше не могу, – мама посмотрела на омытое дождём окно стеклянным, почти неживым взглядом.

Я опустилась в ноги к маме, обняв их. И так мы сидели вдвоем, уже не плача, а просто мерно покачиваясь, словно стараясь не потерять друг друга и что-то ещё… хотя бы маленький клочок от цветастого платья той жизни, к которой мы привыкли.

Нас отвлекло sms-сообщение.

– Мам… помнишь того мальчика из Склифа? Мы сегодня вечером хотели встретиться… можно?

– Можно, конечно. Отвлечёшься.

«Мальчика из Склифа» мама, конечно, помнила. Тогда он где-то раздобыл для неё мягкое кресло, чтобы было удобнее всю ночь сидеть рядом с отцом. Тёплый, открытый парень. Мама обвела квартиру потухшим взглядом. Папа всегда был лёгким, даже незаметным в быту, и только с его уходом мы ощутили, сколько всего лежало на его плечах. Я знала, о чём думает мама: сейчас я уйду на встречу с этим парнишкой, а она останется совсем одна.

– Мам… ты приберись, мы, может, вдвоём зайдём?

И мама взялась за уборку – она всегда так делала, когда хотела уйти от тяжёлых мыслей.

А я сама не знала, почему мне стало чуть-чуть легче. Вкратце я рассказала новому знакомому – назовём его Р. – обо всём, что случилось с нами после его выписки, и всё это всплыло в памяти уже не таким страшным, каким казалось прошедший месяц.

– …Выходит, ты так и остался на своём курсе? А мне этим летом поступать.

– Ну да. Академ не стал брать после аварии, а сессию сдам как-нибудь. Я что с аварией, что без аварии – раздолбай.

Авария, которая почти не оставляла шансов выжить, и привела моего нового друга в Склиф. Но чудеса случаются – и он выжил, и даже познакомился с девчушкой в лице меня, за которую чувствовал теперь ответственность.

За болтовнёй под ноябрьским моросящим дождиком, который теперь не казался мне таким уж удручающим, мы дошли до моего дома. Почему-то я сразу знала, что можно совершенно спокойно привести его в гости – и никому не будет неудобно.

Мама приветливо улыбнулась в дверях. Было заметно, что ей стало радостно снова увидеть Р. Он засмеялся, когда увидел, как я, кряхтя, тащу к столу трехлитровую банку компота.

– Давай сюда.

Я отдала ему банку и немножко смутилась. Смутилась от того, что почти весь вечер говорила о грустном и очень сокровенном.

– Знаешь, я обычно никому не жалуюсь, просто…

– Просто можешь теперь жаловаться мне. Сколько захочешь.

Я улыбнулась – подумалось, что кто-то словно подарил его в помощь, кто-то, кто всё-таки не оставил нас в беде. И время – в ещё несколько часов назад тихой и опустелой квартире – полетело стремительно и незаметно за весёлыми рассказами то о школьной, то о студенческой жизни. «Как же легко…» – подумала я, глядя на своего гостя. Пару минут назад он отодвинул рабочий стол в комнате и посмотрел, что за поломка случилась с моим компьютером, и теперь стоял весь в пыли на чёрных джинсах и смеясь, отряхивался и чихал. На плотных брюках и шерстяном свитере пыль была особенно видна.

– Я сто лет туда не лазила, прости…

Мы смеялись, пока старые часы в дальней комнате не пробили одиннадцать раз. Почти как сказке.

– Чёрт, у меня же военка завтра! – улыбнулся он и, быстро собравшись, поцеловал меня в щёку на прощание.

спи, моя ласковая –

ночь мягка.

стали февральскими

облака. в млечный встревоженный дым гляжу,

сон у подножия

сторожу. ветру морозному угрожаю,

в пыль тебя звёздную

снаряжаю… жаль, меня в ангелы не берут – не от любой беды сберегу. спи моя, ласковая,

ночь мягка,

стали февральскими

облака…

Потянулись зимние дни – долгие, белые, бесконечные. Я не стала учиться хуже, кутаясь в пуховую шаль на задней парте, но и никакого «рывка» перед поступлением в университет сделать не пыталась. Чаще всего на уроках я просто слушала материал, глядя на тихие хлопья за окном, а после занятий бежала погулять с Р., когда у него было время.

Парень в жёлтой футболке, тот парень из путаных коридоров НИИ им. Склифосовского, был единственной моей отдушиной в этом безвременном путешествии.

Он, конечно, не влюбился в меня, как сняли бы в кино. Жизнь придумала по-другому. Но чувство, которое я испытывала к нему каждый раз, выбегая со школьного крыльца в сторону метро – это чувство было единственным канатом, удерживающим меня в моём потерянном пространстве.

Однажды он заехал в гости, что случалось теперь довольно редко: у Р. была девушка, и она болезненно реагировала на наше общение, что было вполне понятно. Но и не общаться мы не могли: я стала для него кем-то вроде младшей сестрёнки или близкого, но маленького друга.

Как-то раз он нашёл в моих черновиках, которые иногда пролистывал, разрозненные отрывки каких-то стихов.

– Это что, колыбельная? – улыбнулся он мне.

– Ну да. От мужского лица… – я опустила глаза: слишком явно прослеживалось, как мне хочется, чтобы кто-нибудь спел мне такую песню.

– Ладно, сестрёнка. Мне пора, – он быстро поднялся с дивана, вспомнив, наверное, о любимой девушке. – Надо будет купить струны к той гитаре, которую ты подарила, и попробую подобрать музыку к твоей колыбельной.

…Так прошли морозные дни, наступил апрель, за ним – май.

Мама ходила серая – без преувеличения серого цвета все прошедшие полгода. Она сильно похудела, но ничто не выдавало признаков какой-то болезни, пока в апреле у неё не начала подниматься температура. Температура то повышалась, то понижалась, но держалась постоянно – мама ходила по врачам, врачи не находили ничего критического.