Ксения Курякова - Небо закрывается на ночь

Ксения Курякова

Небо закрывается на ночь

Очень ранний летний рассвет. Мама встает. Этого требует ее шестимесячный сын Володя. С мученическим видом и полузакрытыми глазами она меняет мокрые пеленки на сухие. Далее следует на кухню готовить завтрак своей звонкой пташке.

Не соска находит маленький володькин ротик, а он сам "надевается" на соску. Громкие голодные трели смолкают так внезапно, как-будто у младенца есть кнопка, и на нее вдруг нажали, отключив звук.

Через несколько минут опять шум.

Володя пытается разбудить, наконец, спящую с пустой детской бутылкой в руках маму. Это ему не удается. Зато просыпается Маша.

Мама использует еще одну возможность продлить свое пребывание в постели. Она перекидывает малыша из своей кровати в дочкину, где старшая сестра некоторое время с ним воркует. Он заинтересованно смотрит на нее. Сквозь дрему мама слышит машино пение: "Жили у бабуси два веселых гуся. Один серый, другой белый...". Затем следующее предложение: "Давай, Володька, я буду другой белый, а ты - один серый".

В мамином полусонном сознании плавают разрозненные мысли.

О муже, главе семейства. С ним они сейчас в разлуке. Когда-то в восторге били крыльями и гоготали, глядя друг на друга. Два веселых гуся. А теперь проводят порознь длинное дождливое лето.

О дочери. Ее косичках и платьицах. Как быстро она подросла. Кажется, совсем недавно родилась. Папы, как обычно, не было дома, когда мама поняла, что она в родах. Стараясь не пугать

трехлетнего Степу, она тыкала пальцем в диск телефона. Безуспешно. Схватки как-то вдруг пошли полным ходом.

Машка вылетела пулей, попкой вперед, некоторое время не дышала. Мама ее потрясла, попробовала отсосать слизь из носа. Потом додумалась сунуть под холодную воду. Малышка завякала, потом была прижата к маминой груди и вскоре засосала и похорошела.

- Степан, иди сюда, у тебя сестра родилась.

- А почему она вся в мыле?

- Давай таз.

Это было маленькое шествие из ванной в комнату. Впереди Степка с тазиком в руках. Там плацента, с которой соединена пуповиной новорожденная. Мама с ребенком у груди шла следом, как бы ведомая на этом пуповинном поводке.

В комнате, по-прежнему невозмутимая и спокойная, она удобно устроилась в кровати. То есть они с дочкой. Позвонил папа, и сын сообщил ему, как мог, что произошло. Когда он пришел домой, мама услышала грохот упавшего на пол в прихожей велосипеда. Папа появился в комнате, увидел их и прямо в дверях рухнул на колени. "Слава тебе, Господи".

На этом "интересном" месте мама просыпается окончательно. В комнате дикий крик. Маленький Володя заходится. Марья лупит его и громко приказывает замолчать. "Гуси мои, гуси".

x x x

Все то же дождливое лето на даче. Мама спешно достирывает под краном детские пеленки и твердит для успокоения: "Дети - цветы жизни...Да...Цветы...Сейчас я им устрою". Дачный домик в это время сотрясается от внутренних противоречий. Снаружи слышны вопли младенца на первом этаже и дикий вой Машки на втором. Это означает, что Марья со Степой играют вместе. Их отношения сложны и противоречивы, как впрочем, и у их родителей.

Мама - довольно подвижная особа, хотя это качество сочетается в ней с сонливостью и хронической усталостью. Такой вот многодетный парадокс. Ее галоши быстро хлюпают по размокшим дорожкам. Пеленки пришпилены к веревке (не для просушки, разумеется, а для дальнейшего полоскания под дождем), и она стремглав несется наводить порядок в своем "цветнике". Схватив на руки младшего, бежит по лесенке вверх устраивать расправу над старшими скандалистами. Опять что-то не поделили. Мама объясняет Маше всю ужасающую неадекватность ее реакции на старшего брата. Исчерпав все высокоумные доводы, великий педагог, наконец, применяет бьющий безошибочно в цель последний довод королей:

- Не дам вам три рубля на чупа-чупсы!

Дети поражены, как громом. Дочь после паузы начинает оплакивать свое несостоявшееся удовольствие. Степан тоскливо спрашивает:

- А лаперики-то хоть пожаришь?

Это забавное словечко их деда (он родом из крымской деревни) закрепилось в семье как название всевозможных мелких мучных изделий. Оладьев, например.

Старший брат вредничает:

- Вот теперь из-за тебя мама нам лапериков не даст!

- Нет!!! - кричит сестра, обливаясь слезами.

- Ах ты, старая перечница, - пытается приласкать ее мама.

- Лаперечница она старая!

До мирного разрешения конфликта еще далеко, а мама все-таки не обладает ангельским терпением.

Раньше, до встречи со своим принцем и некоторое время после, она наивно полагала, что любовь - это радостный взрыв в душе. Потом оказалось, что любовь - это тяжелая работа по преодолению последствий этого самого взрыва. Ведь никакая счастливая встреча не может в одночасье наделить человека любящим сердцем.

Любить очень трудно. И взрослых, и детей. Трудно любить чужих детей и нелегко своих. "Милые мои, бедные. Как я виновата перед вами, злобная, усталая. Такой стервозной мамаше нельзя требовать от детей, чтобы они были воспитанными ангелами".

Вечером у родника запах леса и речки заглушен сильным кулинарно-кондитерским ароматом с ближней дачи.

- Лаперики где-то делают, - замечает Степан.

Все ладно, тихо. Ужинают без неприятностей, если не считать по ошибке налитый в машины макароны кетчуп. Она громко возмущается. Бабушка угрожающе хмурится. Разгоняет сгущающиеся тучи Степа:

- Бабуль, а мы сегодня на роднике лаперики нюхали!

x x x

"Вот дикость". Выражение это исходит из бабушкиных уст и адресовано, как правило, маме. Это трехдетное существо часто заслуживает возмущенного удивления. В быту с ней трудно сосуществовать, так как впопыхах она бьет, портит или выкидывает что-нибудь ценное; а также очень громко грохочет посудой, устраивает потопы в ванной и так далее.

Степан копошится в углу. Маша сидит посреди огромной кучи игрушечного хлама в центре комнаты.

- Марья, иди ко мне в тюрьму!

- Не хочу.

События развиваются стремительно. В только что обустроенной тюрьме вовсе нет заключенных. Один тюремщик. Он хватает сестру за шкирку и тащит туда. Ситуация выходит из-под контроля и, почувствовав это, мама вылезает из-под кровати с половой тряпкой в руках. У нее веселое настроение, поэтому, размахивая, как транспарантом, своей тряпкой, она начинает громко скандировать:

- Свободу Марье! Свободу Марье!

Маша перестает орать. Ее бурные отрицательные эмоции меняются на столь же интенсивные положительные. Она начинает визжать от восторга и, в конце концов, оказывается за "колючей проволокой".

Их добрую и любимую бабушку эта акция повергает в состояние шока. Даже слово "дикость"кажется ей не вполне подходящим к этой безумной родительнице.