Владимир Медведев - Импровизации на тему психоанализа

Фрейд как профессиональный сновидец не только легко замечает это; он осторожно и медленно пытается разбудить своего клиента, постепенно подготавливая его к встрече с реальностью. Пытается разбудить, но, к счастью для «русскости» Панкеева, не преуспевает в этой попытке. Панкеев, судя по его мемуарам, так и проспал всю свою жизнь, чередуя занимательные сны о мудреце Фрейде (который на самом деле ума не мог приложить, что ему делать с этим странным пациентом) с романтическими грезами о жене-испанке (на самом деле – испуганной еврейской женщине, покончившей жизнь самоубийством в 1938 году, предпочитая умереть, но не разрушить грезы любимого мужа вынужденной эмиграцией) и травматическими снами, где действительно кишели волчьи проекции в диапазоне от того же Фрейда до офицеров советской армии, оккупировавшей Вену.

Он просто спал и видел сны. И он был не уникален – точно так же спала и видела сны та людская масса, которая дала ему жизнь и от которой он отдалился территориально, но не духовно. И это были все те же сны: о мудром кремлевском старце, единственно не спящем в покрытой тьмой стране, о любви к Испании, о страшном Волке-людоеде, покусившемся на нашу Родину-Мать. Поле русских снов едино. Именно оттуда, из наших снов, мы и выносим свою «русскость» в окружающий нас мир, удивляя его алогичностью, а порою и бредовостью наших деяний, желаний и мечт.

Волчья метафора явно неадекватна такому вот типу психической организации – замкнутому на себя сновидцу-нарциссу, живущему в поле своих сновидений, даже в видимом бодрствовании прибывающему в трансовом подключении к иллюзорным, виртуальным формам опыта. Здесь скорее уместен образ Медведя, сосущего свою лапу в берлоге и сладко посапывающего во сне.

Образ этот настолько адекватен нашей идентичности, что на уровне элементарного его представления мы уже замечаем – что-то тут не так. Наш Медведь не спит, он бродит по ледяной равнине, поджав голодное брюхо, и мучительно зевает, пытаясь снова уснуть. Это не добрый Мишка, это – медведь-шатун, разбуженный и опасный, изгнанный из разрушенной берлоги и потерявший нить и смысл своей сновидческой жизни.

Каждый, кто способен увидеть в этом образе себя и свой народ, понимает, что наша общая судьбоносная задача заключается в том, чтобы вновь усыпить этого Медведя, убаюкать его, т.е. восстановить во всей былой красе его страхи, иллюзии и проективные фантазии.

За пару десятилетий своих шатаний наш Медведь поднакопил солидный «дневной остаток» (т.е. потенциал нереализованных желаний), которого ему хватит на многие десятилетия сна.

Мы все понимаем, что хватит ему шататься, пора залегать в берлогу.

Проблема в одном – у нашего Мишки больше нет берлоги. Он ищет пути к привычному трансу и не может их отыскать. Он утерял ритуал засыпания, забыл позы сна и давно не слышал колыбельных песен.

Он даже не подозревает, что для этого и, пожалуй, только для этого и был придуман классический психоанализ. И мы уже давно ждем его у своих кушеток.

Не стоит даже пытаться отождествлять (и даже смешивать) психоанализ и то, что ныне подразумевают, говоря – «я практикую психоанализ», т.е. с психотерапией.

Общего между ними так мало, что этим общим вполне можно пренебречь. Каждый из тех, кто воспроизвел в себе фрейдовский опыт анализа (и только так, если ты не самоубийца), обретенную в этом опыте «психоаналитичность» может при желании использовать для добывания средств для существования в любой сфере человеческой деятельности. Психоаналитичность делает более эффективными любые наши усилия; Фрейд, так уж случилось, был врачом и потому он монетизировал свою «психоаналитичность» через терапию. Не сделав ее, правда, более эффективной (чего не скрывал, отрицая вообще любые точки соприкосновения психоанализа и медицины), но сделав ее более эффектной.

И если кто-либо найдет в наследии создателя психоанализа хоть один пример излечения пациента, я буду ему благодарен. Я же перерыл все его тексты, заметки и письма, но ничего подобного не обнаружил. А обнаружил во множестве замечания совершенно противоположного рода, типа такого: « Поскольку меня совершенно не интересовал вопрос о частоте положительных результатов лечения, я нередко брался и за такие случаи, которые граничат с психопатологией …» (письмо Юнгу от 06.12.1906 г.). А вот характерная его фраза из книги «Из истории одного детского невроза, знаменитого «случая Человека-Волка»: « анализы, приводящие к благоприятному исходу, ценны для самочувствия терапевта; для исследовательских целей они, по большей части, ничего не дают… Новое можно узнать только из анализов, представляющих особые трудности, где аналитик оказывается в состоянии отказаться от близорукого терапевтического самолюбия ».

Именно поэтому, кстати, т.е. для того, чтобы не порушить иллюзии «терапевтичности психоанализа», до сих пор засекречены многотомные фрейдовские клинические записи. Но сам он постоянно твердил – « только не стремитесь исцелять! получать знание и зарабатывать деньги – вот вполне достойные цели! ». Для чего нужно это знание – другой вопрос; частично его мы тут как раз и обсуждаем.

И последнее. Если вы кого-то «чувствуете» и готовы его (в качестве пациента) избавлять от страданий и проблем, работая по многу часов в своем кабинете – это достойно всяческого уважения. Но вы даже не представляете себе – насколько это звучит странно в контексте нашей «психоаналитичности»…

Ведь психоаналитик может и должен чувствовать только себя и понимать эти свои чувствования. В результате анализа мы научаемся делать только это, но зато это мы умеем делать очень хорошо, превратив свое БСЗ, как говаривал Фрейд, в рабочий инструмент…

Психоанализ в его первичном смысле есть сфера тотального эгоизма, где фокус интереса – я сам в состоянии «здесь и сейчас».

И нет тут еще никакой «практики» и никаких «пациентов».

Тут вообще никого нет – только ты сам и БСЗ…

Как в молитве, к примеру…

«Практикуя» свою психоаналитичность, мы приманиваем людей надеждой, а работаем с любовью. Но без вез веры все это – бездушный хлам, пустышка, «кимвал звенящий»…

А что такое вера взрослого человека? Это тот контекст, где единство чувства, мысли и действия иллюзию трансформирует в реальность.

Вне же веры эта исцеляющая иллюзия деградирует до состояния манипулятивного вранья. Вот такие слова сегодня у меня наготове для тех коллег, кому религиозные рамки разговоров о психоанализе не близки. А на что мы будем опираться без рамок/границ? То-то и оно… Из всех же рамок и границ религиозные – самые человеческие… Тем более, что только они позволяют нам пускать Смерть внутрь своей реальности и жить с нею бок о бок в длительном перемирии.