Дмитрий Леонтьев - Психология смысла: природа, строение и динамика смысловой реальности

Третьей формой влияния смысловой установки на протекание деятельности является отклоняющеевлияние, выражающееся в отклонении течения деятельности «…от оптимальной линии достижения цели в границах, выходящих за пределы интеллектуалистической “презумпции объяснения”» (Субботский, 1977, с. 64). Отклоняющее влияние хорошо иллюстрируют случаи, когда мы занимаемся каким-либо важным для нас делом «через силу». В этом случае смысловые установки, возникающие на базе посторонних по отношению к актуальной деятельности диспозиций, вопреки нашему желанию и часто неосознанно отвлекают нас, переключают внимание, способствуют созданию эффекта пресыщения и т. п. В качестве другого примера проявления «посторонних» смысловых установок мы рассматриваем инородные включения в ход протекания деятельности, например, оговорки, ошибочные симптоматические действия (см. Фрейд, 1926). Оговорки и ошибочные действия могут иметь и прямое отношение к содержанию актуальной деятельности, отражая при этом либо внутренний конфликт, как в примере с председателем палаты депутатов, объявившим заседание закрытым вместо того, чтобы открыть его (Фрейд, 1926, с. 67), либо истинное отношение к высказываемому или делаемому, не совпадающее с тем отношением, которое субъект демонстрирует.

Наконец, четвертая форма влияния смысловой установки на протекание деятельности – это дезорганизующеевлияние, обычно связанное с избыточным аффективным напряжением. Дезорганизующее влияние проявляется в ситуациях, когда возможность реализации значимого мотива фрустрирована, ограничена внешними обстоятельствами и рамками. Аналогичный эффект может проявиться и в ситуации ожидания, примерами чего являются синдромы сценического волнения и предстартовой лихорадки. Дезорганизующее влияние проявляется в форме неконтролируемого внутреннего напряжения, избыточной моторной активности и полной фиксации на актуальной деятельности, трудности переключения.

В завершение этого раздела остановимся несколько более подробно на отношениях между смысловыми установками и личностными смыслами в целостной системе регуляции деятельности. Как мы стремились показать, эти два механизма не дублируют, но дополняют друг друга в регуляции как познавательной, так и предметно-практической деятельности. И личностные смыслы, и смысловые установки относятся к тем механизмам сознания, которые обладают «“бытийными характеристиками” по отношению к сознанию в смысле индивидуально-психологической реальности» ( Зинченко , 1981, с. 132). Смысловые установки влияют лишь на направленность протекания познавательных процессов, они не принимают «форм, характерных для содержания сознания» (Прангишвили, 1975, с. 106), в то время как личностные смыслы определяют особенности презентации конкретных образов и их отдельных характеристик. Взаимодействие личностных смыслов и смысловых установок в регуляции психического отражения можно представить в виде следующего положения: искажения, вносимые в образ, так модифицируют его, чтобы его личностный смысл в максимальной степени (насколько позволяют требования адекватности отражения) соответствовал направленности актуальных смысловых установок. Наиболее четко эта закономерность видна в приведенных в предыдущем разделе данных Х.Хекхаузена (1986 б) по асимметрии каузальной атрибуции успехов и неудач, А.В.Дорожевца (1986) по зависимости знака и степени искажения образа своего физического Я от отношения к собственной внешности и М.А. Котика (1981) по взаимосвязи значимости и субъективной вероятности событий; остальные описанные в предыдущем разделе эффекты структурирования также можно объяснить, исходя из этого положения.

Не менее четко взаимная дополнительность личностного смысла и смысловой установки как регуляторных механизмов выступает в ситуации предметно-практической деятельности. Личностно-смысловая регуляция по отношению к ней носит всегда опережающий характер, однако в отдельных случаях она может либо отсутствовать, либо быть неадекватной. С «выпадением» этого плана регуляции мы сталкиваемся в исследованиях подпороговой перцепции, которыми убедительно доказано, что смысловая регуляция познавательной деятельности может осуществляться и минуя план сознания, без презентации соответствующего содержания в психическом образе, за счет субсенсорных механизмов, имеющих установочную природу (см. Капустин, Асмолов, Ительсон, 1977).

Вместе с тем и в тех случаях, когда ситуация представлена в сознании и «помечена» соответствующим личностным смыслом, последний может оказаться неадекватным, вступив в конфликт со смысловой установкой, разворачивающейся на основе этого отражения деятельности. Это обусловлено тем, что «осуществленная деятельность богаче, истиннее, чем предваряющее ее сознание» (Леонтьев А.Н., 1977, с. 129), и своим осуществлением она может дискредитировать предшествовавшие регуляционные влияния в плане сознания. Замечательной иллюстрацией может служить ситуация рассказа А.П.Чехова «Устрицы»: голодный мальчик, содрогаясь при одной мысли об устрицах, которых едят живьем, все же жадно ест их, когда ему дают, ест, закрывая глаза, чтобы не видеть. «Я сижу за столом и ем что-то склизкое, соленое, отдающее сыростью и плесенью. Я ем с жадностью, не жуя, не глядя и не осведомляясь, что я ем. Мне кажется, что если я открою глаза, то непременно увижу блестящие глаза, клешни и острые зубы» (Чехов, 1950, с. 77–78). Герой рассказа закрывает глаза, «отключая» тем самым регуляцию в плане образа, вступающую в противоречие с установками, порождаемыми актуальной потребностью.

Другим примером рассогласования личностно-смысловой и установочно-смысловой регуляции деятельности является известный еще с середины тридцатых годов парадокс Лапьера: владельцы гостиниц в разных городах США, ответившие отказом на письменный запрос о возможности принять у себя китайцев, в ситуации непосредственного контакта беспрепятственно предоставили им номер (см. Саморегуляция…, 1979; Безменова, Гулевич, 1999, с. 54–56). Очевидно, что негативное эмоциональное отношение к возможной ситуации, возобладавшее в сознании (личностно-смысловая регуляция), отступило на задний план в ситуации практических действий. Не столь ярко эмоционально переживаемые мотивы последовательного и качественного выполнения своих социальных функций оказались в этой ситуации более весомыми; они и обусловили конечную направленность поведения.

Феноменологическими проявлениями личностного смысла и смысловой установки полностью исчерпывается вся непосредственная феноменология смысловой регуляции деятельности и сознания. Вместе с тем, как нам уже неоднократно приходилось отмечать на протяжении двух последних разделов, за каждым из этих проявлений в конкретной ситуации могут стоять различные смысловые структуры более высокого ранга – мотивы актуальной деятельности, смысловые диспозиции и смысловые конструкты – значимые измерения структурирования субъективного опыта. К их описанию мы и переходим.