Андрей Пузырей - Психология. Психотехника. Психагогика

В точке той, если мы в чувственности обнаружили то, что мы с правом называем «душой», то тогда, простите, это обязательно будет «свет, сразу охвативший все» – душа! – никакая: ни сензитивная, ни разумная – душа. Люди ведь говорили все время, что душа не имеет частей, что она не имеет протяжения, но – не мыслили. А Декарт мыслит это – действительно мыслит, – и поэтому правило «не-частности» души, то есть то, что она не состоит из «душей», у него вдруг получает действительное приложение, действительно позволяет ему идти, и сейчас мы увидим, куда он приходит с этим своим, с тем фактом, что он мыслит то, что знает и говорит, а не просто «знает и говорит».

И поэтому я хочу вам сказать, что за этой «блестящей поверхностью» нас должно интересовать то, что рождает этот блеск на самой по себе непроницаемой гладкой поверхности вот какого-то «агата» мысли, который представляет собой трактат о страстях.

А.П.:Странная опять мысль, прямо противоположная тому, что привычно думать. Трудно даже схватить мысль Мераба Константиновича, понять ее пафос.

А то, что он пытается сказать тут через Декарта, исключительно важно – не только для чтения Декарта, но и для понимания того, что такое мысль, – того понимания, которое пытается передать через свое чтение Декарта Мераб Константинович и которое он сам и реализует в этом чтении.

Важно и для понимания того, что мы сейчас делаем, слушая лекцию Мераба Константиновича, – для понимания того, что такое интерпретация такого текста, как текст лекции Мераба Константиновича, то есть текста мышления, мыслительного текста.

Однажды мы уже заговаривали об этом, и тогда я предлагал в качестве камертона, или образца ситуации чтения и понимания всякого мыслительного текста (а таковыми и являются по преимуществу, как на то не раз указывает Мераб Константинович, философские тексты), так вот, в качестве камертона я предлагал взять ситуацию чтения и понимания дзен-буддистских «коанов».

Подобно тому, как толкование коана должно удержаться от попытки непосредственно передать ученику какой бы то ни было «готовый» смысл, – не важно даже – «рациональный» или нет, важно: смысл, полученный вне, «в обход» живого и спонтанного – здесь-и-теперь – отклика самого ученика, полученный «за» него, вместо его собственного здесь-и-теперь незаместимого ответа на его уникальную ситуацию, – подобно тому, как, напротив, понимание коана может достигаться только «внутри» и через этот спонтанный и как мы говорили: безосновный отклик на ситуацию (причем понимание коана не замещает собой и не упраздняет понимаемый коан в его вопросе, не «закрывает» его в качестве такового, но, напротив, его утверждает в его – как открытого и незакрываемого вопроса – неустранимости), – подобно этому и интерпретация всякого мыслительного текста не только не должна пытаться дать его «понимание» в обход собственной – живой и спонтанной, рождающейся в точке свободы – мысли читающего, не только не должна пытаться проделать соответствующую работу вместо понимающего, избавляя его от необходимости собственной мысли, но, напротив, должна делать чтение и понимание текста вне и в обход этой собственной мысли читающего невозможными.

В этом смысле интерпретация должна делать понимаемый текст более «жестким», она должна «блокировать» или «отсечь» возможность его «эрзацного» понимания, возможность любого другого его понимания помимо понимания его как мыслительного текста, то есть текста для мысли, текста, высвобождающего для нее место – для мысли и ни для чего другого. В этом смысле интерпретация доводит мыслительный текст «до кондиции», то есть по возможности до такого «жесткого» состояния, когда он или может быть прочитан, понят как мыслительный текст, то есть только внутри и через мысль, или не может быть понят вовсе!

Опять же: как при чтении и понимании дзенских коанов. Когда задача толкования коана (как правило, вместе с «ответом» мастера, или учителя) состоит прежде всего в том, чтобы блокировать или, по крайней мере, дискредитировать понимания коана, которые возникают вне и в обход состояния пробуждения, или просветления – эквивалент мысли, – которому коан и его «правильное» чтение должны высвобождать место – опять же: ему – или ничему другому!

Интерпретации, которые бы так понимали свою задачу по отношению к мыслительным текстам, встречаются чрезвычайно редко. Последовательно выдержать соответствующий режим чтения очень непросто. Так удавалось читать философские тексты Хайдеггеру. Сегодня опыты такого рода чтения можно найти у Дерриды. И именно так читает Декарта Мераб Константинович, и это составляет основную трудность в понимании того, что он делает, в принятии его чтения Декарта, трудность, наконец, в чтении текстов самого Мераба Константиновича.

«Разъяснение» в обычном смысла здесь невозможно, недопустимо, было бы грубой ошибкой. Как все, что говорится в качестве толкования коана – если это делается правильно, если это делает настоящий учитель, – не устраняет и даже не уменьшает «непонятности» коана, но, наоборот, эту непонятность усугубляет, укрепляет и утверждает как неустранимую, и если поначалу ученик еще ищет достичь понимания коана привычными, находящимися в его распоряжении способами и средствами, если до поры до времени он еще надеется достичь этого понимания без своей радикальной трансформации, еще пытается разгадать «загадку» понимаемого текста с помощью готовых и универсальных «отмычек», то чем дальше он продвигается в действительном понимании коана, тем яснее понимает, что «отмычки» тут не работают. Тем самым текст коана оказывается более надежно «защищенным» от – или: более «закрытым» для – обычного его понимания, и тем яснее становится, что действительное (а в случае удачного коана и правильного его толкования – единственно возможное) понимание коана требует особого ответа, ответа, который должен стать для идущего по пути дзен – как и для Мераба Константиновича, как и для Декарта – всегда чем-то большим и другим, нежели «рациональный» в обычном смысле ответ, чем «дедуктивно» движущаяся мысль.

Которая, как мы говорили, для них даже и не есть мысль! Так, Мераб Константинович настаивал на том, что философская мысль, то есть «мысль по преимуществу», собственно мысль, в отличие, положим, от мысли математической (в обычном ее понимании), не допускает «фиксации» ее ни в каких промежуточных знаньевых формах.

Математическое рассуждение можно «снять» в формулировке теоремы или даже буквально – в математической формуле и следующий шаг делать уже отсюда. Следующий шаг при этом – что важно – не предполагает восстановления предыдущего, восстановления в явном, в актуальном виде. В математике всегда можно идти дальше «от знания», закрепленного в той или иной знаковой форме. Нет нужды каждый раз заново актуально восстанавливать доказательство теоремы или «упакованное» в формуле рассуждение, коль скоро можно взять «итоговую» формулировку, в которой они «удерживаются» в некой «снятой», как говорил Гегель, форме – в форме знания.