Андрей Пузырей - Психология. Психотехника. Психагогика

Хотя вопрос этот в философии, или по отношению к философской мысли, возник вовсе не сегодня и впервые, конечно, не в связи с Фуко – вспомним «проблему Ницше» (в связи с его «безумием») или – усиленно муссируемое до сих пор спекулянтами от философии – «дело Хайдеггера» (в связи с его «сотрудничеством с нацизмом»), хотя начинать тогда уж, как нетрудно понять, следовало бы «с самого начала» – с Сократа!

Итак, проблемы, о которых ведет речь в своей «Истории сексуальности» Фуко, – это действительно его собственные, глубоко личные проблемы. Единственное только, чего при этом нужно во что бы то ни стало избежать – так это «психологизма», психологистической редукции. Избежать этого по отношению к Фуко, что значит – по отношению ко всякой философской мысли, к мысли вообще. Избежать попытки напрямую «выводить» философскую мысль – в ее темах, проблемах, в ее собственно мыслительном содержании – из так называемых – в терминах психологии обывателя понимаемых – «личных», или «психологических», проблем.

«Врете, канальи! Он и низок и ничтожен не как вы, иначе!» Внутри самой, ищущей на них ответ, их продумывающей мысли, – если только это действительно мысль, философская мысль, – в горизонте, посредством этой мысли осуществляющего себя, вновь и вновь проходящего через точку второго рождения, сознания и личности философа и самые эти проблемы выступают иначе. И, главное: как таковые – как проблемы Фуко, проблемы Хайдеггера или Ницше – они не предшествуют мысли (и поэтому уже, тем более, не определяют ее!), но внутри самой мысли, вместе и через самую эту мысль всегда впервые только и устанавливаются, начинают существовать, вместе с мыслью – рождаются.

Вновь и вновь приходится напоминать тут слова Томаса Манна, сказанные им в свое время о Достоевском: «Важно не то, какой болезнью болен человек, но то, какой человек болен этой болезнью»! Не в том, опять-таки, как раз еще понятном и приемлемом для обывателя смысле, что «гению» дескать, можно (или даже следует) позволить (или простить) то, что недопустимо для «обычного» человека, но – в том смысле, что в случае Достоевского, в случае всякого большого, настоящего художника или мыслителя, мы имеем дело только с теми же словами называемыми, а по сути дела – с совершенно иными феноменами и, повторю еще раз: с феноменами, не предшествующими и даже не существующими – в случае художника не существующими до создаваемой им вещи искусства, в случае мыслителя – до его мысли, – но как раз с такими, которые – внутри и через внутреннюю работу, которая с рождением этой вещи искусства, с этой мыслью, связана, – впервые только и «про-из-водятся», «выводятся в существование». Мы еще вернемся к этой теме, когда обратимся к тому ходу, который в проблеме «нормы» – «нормы» сексуальной жизни, «нормы» человека вообще – намечает сам Фуко в своем размышлении о «дружбе».

Продолжим, однако, чтение текста Фуко, прерванное этими отступлениями о «личном» характере и внутреннем пафосе его мысли на исключительно важном месте.

«Наконец, – формулирует Фуко свой тезис об отношении власти и сексуальности, – понятие “секса” обеспечило основное переворачивание: оно позволило обернуть представление об отношениях власти к сексуальности и явить эту последнюю не в ее существенном и положительном (то есть как именно от власти получающую самое свое существование и развитие. – А.П. ) отношении к власти, но как якобы укорененную в некой специфической и неустранимой инстанции, которую власть пытается, насколько может, себе подчинить; вот так, – заключает Фуко, – идея “секса” (именно: «секса»! – А.П. ) позволяет умолчать о том, что составляет “власть власти”…»

То есть умолчать о том, что позволяет власти властвовать над людьми, протягивать свои «щупальца» даже в эти, самые «частные», самые «личные» и самые, казалось бы, «труднодоступные», «недосягаемые» для нее области жизни, – добираться до этого и, больше того: благодаря этому, через это получать власть, еще большую власть и в других областях жизни – полнее, «плотнее» и эффективней властвовать вообще. То есть «власть власти», ее тайная, скрытая и маскируемая от нас ее сила, говорит Фуко, состоит в этой «фигуре умолчания». Состоит в «умолчании» о действительном отношении между властью и сексуальностью, – в том, что это «умолчание» власти удается. А удается оно – на что с пафосом и указывает Фуко – именно с помощью маскирующего действительное отношение и «пускающего нас по ложному следу» в поиске и понимании действительной «природы» человеческой сексуальности – понятия, или идеи, «секса»!

И вот – что и как – пишет дальше Фуко!

«“Секс”, – эта инстанция, господствующая, как нам представляется, над нами; эта тайна, которая кажется нам лежащей подо всем («под-лежащей», то есть «суб-станцией». – А.П. ), чем мы являемся; эта точка, завораживающая нас властью, которую она проявляет, и смыслом, который она таит; точка, у которой мы просим открыть нам, что мы такое есть, и освободить нас от того, что нас определяет (то есть, как мы полагаем, делает нас несвободными. – А.П. ), “секс” есть, без сомнения, всего лишь некая идеальная точка, которую сделали необходимой диспозитив сексуальности и его функционирование».

Как пишет Фуко! Трудно остаться спокойным, читая такие страницы! А у Фуко они, надо сказать, встречаются нередко.

Итак, «секс», говорит Фуко, есть только некая «идеальная» – а лучше, быть может, сказать: «мнимая» – точка, «мнимая» в том смысле, который понятию «мнимых величин» придается в математике или в оптике, когда говорят о «мнимом фокусе» линзы. Или, еще иначе – уже приводившимися словами Маркса – можно было бы сказать: «секс» – это только некий «желтый логарифм» сознания, «превращенная форма» сознания. То есть «секс» – это некое – особое по своей конституции – «образование сознания», или: образование – «мнимость» – некоего особым образом конституированного, особым образом «проработанного» сознания.

Конституированного, а стало быть, и «проработанного» – как вновь и вновь проводит эту мысль Фуко – в интересах, в составе и в «логике» соответствующего диспозитива власти. «Секс» – это «мнимый фокус», на котором «стягиваются», относительно которого «рас-полагаются» (вот оно, кстати, «рас-положение»), и – именно внутри соответствующего диспозитива власти (то есть внутри ее, «власти диспозитива сексуальности») многочисленные и множественные, как выражается Фуко, «эффекты сексуальности».

«Не следует представлять себе, – продолжает мысль Фуко, – какую-то автономную инстанцию “секса”, которая вторичным образом производила бы вдоль всей поверхности своего контакта с властью множественные эффекты сексуальности».