Андрей Пузырей - Психология. Психотехника. Психагогика

Обычно «критический анализ» чего бы то ни было – положим, в нашем случае: «нормы» или: той же «Истории сексуальности», – анализ в обычном его понимании, пусть бы даже и в философии, пусть бы даже при этом (как у того же Ницше) и «генеалогический» анализ, – важно только опять же: при обычном, хотя и не обязательно даже расхожем его, Ницше, «чтении» – обычно «критический анализ», или просто: «критика», пусть бы даже при этом и означающая самое что ни на есть радикальное «разоблачение» анализируемого, его не-безусловного характера, разоблачение через раскрытие его происхождения, через «деструкцию» или через «де-конструкцию» анализируемого, – анализ, быть может, полностью лишающий анализируемое статуса «реальности», – даже такой, самым радикальным образом проводимый анализ может, тем не менее, оставлять или даже – при традиционном понимании «метода» – не может не оставлять саму выполняющую этот анализ мысль неизменной.

Ведь общепринятое – если не единственно нам известное – понимание «метода» как раз и предполагает (в качестве одного из сущностных его определений) его «устойчивость», или, если угодно: его «воспроизводимость».

Требование воспроизводимости метода является, по сути, только оборотной стороной «фундаментального» требования «воспроизводимости» (в пространстве и времени поля «опытов») «результатов» всякого, претендующего на «объективность», или на «объективную значимость», исследования, или «опыта».

Действительно, требование «воспроизводимости результатов» не имеет смысла, если оно не предполагает – в качестве своего «само собой разумеющегося» условия – «устойчивости», или «воспроизводимости» самого метода, то есть воспроизводимости самой процедуры или определенным образом организованной совокупности процедур исследования.

Наконец, в рамках «классического» идеала рациональности «объективность» всякого – в том числе «научного» – исследования (соответственно – «метода») предполагает также «устойчивость», или всегда, во всех точках поля опыта, абсолютное себе равенство (то есть, опять же: полную, строгую «воспроизводимость») и самого познающего «субъекта» – его «непрерывность» и его «тождество себе» в его фундаментальной «конституции» – в том, положим, что касается структур его «сознания», типа «понимания», самого типа «рациональности» отправляемой им мысли.

В рамках «классического» идеала рациональности эта рассмотренная нами тройная «воспроизводимость», или, иначе говоря: эта воспроизводящая себя «самотождественность», или «непрерывность» существования в поле опыта, во-первых, «метода» (и прежде всего – самой выполняющей анализ), во-вторых, получаемых «результатов» (и прежде всего – получаемого знания, «истины») и, наконец, – самого «субъекта» (что бы это тут ни означало) – все это по сути и оказывается условием признания чего-то в качестве «мысли», условием возможности «мысли», самого ее «существования» и «сохранения» ею себя в качестве мысли: чтобы «мысль» была и оставалась «мыслью», чтобы она вообще могла называться «мыслью», должна обеспечиваться эта тройная воспроизводимость.

С этим коррелирует также и вполне определенное понимание самого «опыта»: «опыт» тут и есть, в конечном счете, «то, что обеспечивает эту тройную воспроизводимость», или, иначе говоря, «опыт» и есть то, что обеспечивает «воспроизведение» собственно «исследовательской деятельности» или воспроизведение этой деятельностью самой себя. А, тем самым, «опыт» есть то, что обеспечивает также и «воспроизведение» в качестве таковой и самой – выполняющей анализ, ведущей исследование, осуществляющей «познание» – мысли! «Опыт» здесь, при обычном понимании метода, и есть то, что позволяет мысли существовать лишь в той мере, в какой удается обеспечивать этой мысли неизменность, «воспроизведение», удается обеспечить тождество мысли самой себе, ее «непрерывность» по всему полю опыта, во всех его точках.

В случае «генеалогического анализа» мы имеем дело не столько уже с описанием «изучаемого объекта», или даже – с описанием «опыта» этого изучения (пусть бы даже оно и означало радикальное расширение границ описания, включение в него некоего более широкого контекста ситуации, вплоть до включения в это описание самого исследователя и инструментов, приборов и процедур исследования, что, как известно, приходится делать в случае физических описаний неклассических ситуаций в той же квантовой механике, или же, как я пытался в свое время показать, в случае «психотехнического описания» того же психоанализа), – сколько с описанием для «опыта» – с описанием, создающим условия или открывающим возможность нового опыта.

Причем, опять же – не столько опыта в отношении анализируемого «объекта», сколько опыта в отношении самой мысли – возможность нового опыта мысли. Что означает, словами Фуко: «изыскание мыслью возможности быть иной»!

Ибо ведь «опыт» в понимании Фуко, как мы говорили, и есть всегда: «то, проходя через что я становлюсь иным», то есть – претерпеваю радикальную трансформацию или: вовлекаю, «отпускаю» себя в некий «метаморфоз». (Но все же, замечу: не «историю»!)

Таким образом, тому или иному пониманию «критики», а стало быть, и тому или иному пониманию «опыта» всегда соответствует – или даже: тем или иным пониманием «критики» и «опыта» задается – также и вполне определенное понимание самой «мысли», мышления.

Здесь замыкается круг нашего чтения Фуко: теперь мы видим и понимаем, как в его мысли сопрягаются идеи «генеалогии» (в ее конкретной форме «истории сексуальности»), «истории мысли» и «истории настоящего».

Теперь мы понимаем, что эти идеи не только могут быть совместимыми, а в приведении к самой работе генеалогического анализа, по существу, тождественными, но понимаем, что при том понимании самой мысли – философской мысли, – при том ее современном понимании, которое задает своей идеей «генеалогии», или «генеалогической критики разума» (прежде всего, в противовес прежней «трансцендентальной») и реализует самой своей работой, самой своей мыслью Фуко, – только так и может быть.

Применительно к психологии эту идею «генеалогии», или «генеалогической критики» психологии, в контексте методологического самоопределения психолога в современной ситуации в психологии, можно было бы сформулировать в виде «направляющего» эту критическую работу вопроса: как развертывать анализ психологии – ее современного состояния и ее истории, – чтобы этим анализом и внутри него изыскивать возможность для ведущей этот анализ, эту критическую работу мысли – для нашей собственной мысли, – изыскивать для нее возможность быть иной – иной, дабы «исправлять пути» для прихода новой психологии.