Андрей Пузырей - Психология. Психотехника. Психагогика

Эти цели и ценности понимаются нами как поиск путей к конкретной психологии человека, которая: 1) была бы состоятельной перед лицом реальных жизненных проблем современного человека; 2) ориентировалась бы на человека, условием существования которого является духовная работа над собой, ведущая к его личностному росту; 3) была бы Путем для самого психолога и 4) могла бы быть включена в поиск новых форм жизни и Нового человека.

Самоопределение психолога в современной ситуации его работы реализуется в виде двух «критик психологии»:

1) «критики естественнонаучного разума», вскрывающей – через анализ основных версий естественнонаучной парадигмы исследования в психологии – ее принципиальные ограничения, которые не позволяют ей ни эффективно включаться в разного рода психотехнические практики работы с реальными проблемами человека, ни полноценно ассимилировать – внутри науки – опыт этих практик или даже – просто адекватно осмыслять его, ни, наконец, удовлетворительно справляться с теми «неклассическими» ситуациями, которые возникают внутри самой научной психологии;

2) «критики практического (психотехнического) разума», выявляющей реальное психологическое содержание различных современных психотехнических и, шире – антропотехнических практик работы с человеком, прежде всего – в том, что касается реальных ценностных ориентаций, которые доминируют в современных психопрактиках и, как выясняется, находятся в разительном противоречии с объявляемыми гуманистическими ценностями.

Предпринятая критика позволяет наметить контуры психологии нового типа, с самого начала включенной в те или иные практики духовной работы человека, рассмотреть особенности характерного для нее типа рациональности, а также ряд ключевых проблем этой психологии.

Обсуждение проблем так называемой «практической психологии» – почему «так называемой», станет ясно дальше, – будет развертываться, как было сказано, в контексте собственного самоопределения психолога (потом и в этом пункте придется сделать оговорки) в современной ситуации в психологии, а основная часть работы – выполняться в форме критики (или критик – как было сказано, их будет две) психологии. Важно подчеркнуть, что критики должны браться не сами по себе, но именно внутри и в рамках этого самоопределения. Это – исторические критики психологии, но не в том смысле слова «история», который, может быть, привычен психологическому сообществу, но в том, который можно было бы соотнести с христианской эсхатологией. И, в конце концов, все измерения критики (и собственно методологическое, и антропологическое и др.), равно как и попытка дать (в ходе развертывания этой критики) абрис новой – во многом альтернативной существующей (как научной, так и практической) психологии, – вся наша работа, в конце концов, будет включена в эту основную эсхатологическую рамку и ею будет определяться.

Первое, что надо сделать в контексте самоопределения, – объявить предельные цели и ценности своей работы.

Первая из них состоит в том, что психология – и сегодня это особенно важно для самого ее выживания в социокультурном контексте – должна, наконец, стать состоятельной перед лицом реальных проблем человека. То, что называется «научной психологией», – это по преимуществу экспериментальная дисциплина естественнонаучного типа. По необходимости это означает, что такая психология оказывается психологией лабораторных препаратов от человека. Беря человека только в лаборатории, она производит своеобразную редукцию всего, «полного» человека – «homo totus», как сказал бы Юнг, – к тому, что можно было бы назвать «homo in vitro», то есть «лабораторным человеком», но не в первоначальном смысле «лаборатории» как «места работы» – быть может также и – работы человека над собой (как, например, в случае алхимической лаборатории), но – отпрепарированным «человеком в пробирке». И когда академическая психология пытается выдавать себя за «психологию вообще» и говорить что-то по поводу реальных психологических проблем, то довольно быстро обнаруживает свою полную несостоятельность, причем тень этой ее несостоятельности падает на всю психологию – происходит, таким образом, дискредитация психологии вообще. Еще Выготский указывал на роковой «академизм» экспериментальной научной психологии.

Так называемая практическая психология – по самой своей природе и изначально – пытается иметь дело с человеком в реальных, жизненно значимых ситуациях его жизни и деятельности. Сплошь и рядом, однако, эта психология – отдает она себе в этом отчет или нет – производит другую, не менее страшную редукцию человека: не редукцию (как в случае научной психологии) к лабораторному препарату от человека, но – редукцию к человеку, которого можно было бы назвать «homo vulgaris» – обыденному, коммунальному, «вульгарному» человеку – «обывателю». Это – человек, в состав условий существования которого не входят собственно духовные измерения жизни. «Клиентом» (самое слово – из коммунального обихода!) практической психологии является обыватель; и та жизнь, в контексте которой эта психология берет человека, – это обыденная, коммунальная жизнь. Эта психология в социальном плане сознательно ставит себя в один ряд с другими коммунальными службами – такими как парикмахерская или баня – и пытается так же, как они, прямо соответствовать запросу клиента, вполне в духе «чего изволите?». Клиент же хочет только одного: чтобы психолог – психотерапевт, психоконсультант – его «обслужил», разрешил его проблемы и затруднения, по возможности, без его собственного в этом участия, чтобы, в конечном счете, максимально успешно и с удовольствием продолжить свою прежнюю жизнь – несмотря на или даже вопреки тому, что изнутри самой этой жизни его из этой жизни «выбивает». Это можно показать и на примерах самой рутинной работы практического психолога в обычных, повседневных, ординарных ситуациях. Но с особой очевидностью это обнаружилось в случае работы с людьми в экстремальных ситуациях, как мы наблюдали это в работе с пострадавшими от землетрясения в Армении.

Практический психолог часто даже не задумывается над тем, что он по существу делает и в чем состоят предельные цели и ценности его работы. На словах он, конечно же, исповедует гуманистические ценности и, как правило, даже не сомневается в том, что их-то он и реализует в своей работе. Нетрудно показать, однако, что чаще всего мы имеем дело всего лишь с особого рода «гуманистической идеологией», можно сказать – с «желтыми логарифмами» расхожего гуманизма. По большей части его – по-своему искреннее и участливое – вмешательство в качестве психотерапевта нацелено, в конечном счете, на то, чтобы помочь этим людям «вернуться» к полноценному существованию в их прежней жизни и продолжить ее так, «как будто ничего не случилось». Как будто бы и не было потери руки или ноги или потери своих близких, как будто бы и не было этого зрелища «конца света», которое многим из этих людей (а по сути – каждому из них) предоставило – дорого оплаченный ими, уникальный, быть может, последний – шанс понять что-то важное в себе, в своей жизни и, с опорой на это понимание, изменить. Психолог же, искренне желая «помочь» этим людям, вместо того чтобы помочь использовать этот шанс, «предает» его, соглашаясь действовать на стороне тех сил в человеке, которые – «в обход» этой возможности понимания – пытаются длить и укреплять его прежнюю жизнь, «консервировать» и защищать ее против «угрозы» изменения. Сама жизнь тут «поработала» на гуманистическую психологию, поставив человека в такую – воистину «пограничную» – ситуацию, в которой он мог бы получить настоящий «инициальный» опыт – опыт, открывающий возможность самопонимания, трансформации, личностного роста, – в ситуацию, путь к которой иначе пришлось бы специально искать в терапевтической работе, – сама жизнь тут открывает человека действию обновляющей и преображающей силы, а терапевт, как будто нарочно – пусть и не отдавая до конца себе отчет в этом, – действует как раз наперекор этой силе. Ортодоксальный психоанализ дает наилучший пример терапии, действующей подобным образом. Лучше всего это можно показать на разборе какого-нибудь конкретного феномена – например, того, что известен под именем перенесения.