Джо Марчант - Сила самовнушения. Как наш разум влияет на тело. Наука и вымысел

Конечно, не счесть и других примеров, подробно описать которые я не смогла за неимением места. Джефф Слоэн, исследователь в области медико-санитарных дисциплин из клиники «Майо», что в Рочестере, штат Миннесота, хочет помочь врачам учитывать чувства пациентов, вместо того чтобы опираться сугубо на данные объективного исследования. В спешке это сделать нелегко. «В современном здравоохранении у врачей есть всего одна-три минуты на неподотчетное общение с пациентом, – говорит он. – Все остальное время плотно занято физическими мероприятиями или изучением лабораторных данных с обсуждением результатов» {424}.

Вот поэтому в клинике «Майо» всем онкологическим пациентам при поступлении задают три простых вопроса – им предлагают оценить по десятибалльной шкале боль, утомляемость и качество жизни. Слоэн говорит, что даже это нехитрое действие помогает врачам обращать внимание на проблемы, которые в ином случае были бы просмотрены. Качество жизни, например, может показаться расплывчатым психологическим показателем, однако бывает крайне важным для физического выживания. «Мы знаем, что если этот фактор оценивается в пять баллов и меньше, то риск смерти от рака удваивается», – говорит Слоэн {425}.

В Соединенном Королевстве Великобритании и Северной Ирландии растущая сеть зданий под названием «Центры Мэгги» предлагает весьма необычный подход, который опять же опирается на переживания пациентов. Задуманные как места, куда онкологические больные могут обратиться за практической, эмоциональной и социальной поддержкой, они преследуют в качестве первоочередной цели «душевный подъем». Центры, созданные ведущими архитекторами (включая Фрэнка Гери и Заху Хадида), гостеприимны, уютны, красивы – прямая противоположность многим традиционным больницам. Посетители могут побеседовать с другими пациентами, проконсультироваться у медсестры или психолога, получить совет диетического и финансового толка или же просто посидеть с чашкой чая в саду.

Мне неизвестны рандомизированные проконтролированные испытания, в которых пациентов из Центров Мэгги сравнили бы с остальными. Но, как утверждает в «Британском медицинском журнале» один поборник, «если хоть в одном из этих зданий способствуют приятным и серьезным размышлениям со стороны хоть одного пользователя, дают побыть с друзьями и родными или внушают надежду и спокойствие, которых бы в противном случае не было, то достижения уже замечательны» {426}.

На этой ноте я бы с удовольствием заключила, что благодаря таким исследованиям и проектам мы наблюдаем революцию в медицине, в ходе которой скоро полностью осознаем значение сознания для здоровья и будем рассматривать человеческие аспекты лечения не как роскошь, а как главный, руководящий принцип улучшения исхода. К сожалению, шансы на это невелики.

Одним из препятствий является режим финансирования исследований: более трех четвертей клинических испытаний в США спонсируется фармацевтическими компаниями {427}, а они, естественно, не заинтересованы в подтверждении плюсов любого подхода к лечению, который сокращает потребность в их продукции. Таблетки и медицинские приборы куда привлекательнее в коммерческом смысле, чем гипнотерапия и биологическая обратная связь. Однако энтузиазм в отношении физических вмешательств выходит за рамки рынка: почти все государственные средства тоже идут на испытания традиционных лекарств. Так, годовой бюджет американских Национальных институтов здравоохранения (NIH) составляет около 30 миллиардов долларов, из которых на тестирование терапии сознания и тела расходуется менее 0,2 % {428}.

Проблемой более серьезной я считаю широкое, глубоко укоренившееся предубеждение против идеи о том, что сознание способно к лечению и профилактике. В науке по-прежнему правит описанное во введении материалистическое мировоззрение, которое отдает приоритет данным лабораторных и инструментальных исследований и физическим вмешательствам, а субъективные переживания считает отвлекающим фактором. (Слоэн вспоминает, что, когда он провел исследование, показавшее, что некоторые безнадежные онкологические больные, получающие паллиативное лечение, оценивают качество своей жизни так же высоко, как здоровые, первой реакцией рецензентов было: «Пациенты заблуждаются».) Игнорирование субъективных переживаний важно для непредвзятого проведения научных опытов, но не всегда полезно при лечении больных, когда соматическое благополучие неразрывно связано с психологическим.

Западная медицина опирается на науку и результаты испытаний (и хорошо), а потому многим администраторам и спонсорам осязаемые вмешательства просто кажутся более научными, чем сознательно-телесные. Специалист по биоэлектронике Кевин Трейси получает сейчас от частных компаний и государства миллионы долларов на развитие идеи об электростимуляции нервной системы, хотя на момент написания этих строк в его самом крупном исследовании с опубликованными результатами участвовало всего восемь человек. Напротив, гастроэнтеролог Питер Уорвелл не может убедить местные фондовые агентства оплатить кишечно-ориентированную гипнотерапию для его пациентов с синдромом раздраженного кишечника, несмотря на десятки испытаний с участием сотен человек и с положительными результатами.

«Думаю, что имеют место двойные стандарты, – говорит Ховик из Центра доказательной медицины. – Обычный способ дискредитировать нетрадиционные испытания – указать на их низшее качество. Это неправда». Он напоминает, что памятование изучено в сотнях хорошо организованных испытаний. Проведенный в 2005 году анализ 110 испытаний гомеопатического лечения показал, что они были лучшего качества, чем такие же исследования традиционных лекарственных препаратов {429}.

Об этом закоренелом сопротивлении сознательно-телесным вмешательствам я слышала снова и снова, пока собирала материал для книги. Даже добившись финансирования, ученым часто приходится бороться с больницами и университетами, выбивая возможность просто провести испытание.

Эльвира Ланг рассказала мне о реакции местной комиссии по этике в Гарварде на ее планы обследовать пациентов, переносящих эндоскопические операции (хирургия малого доступа). «Помню, ждала я, когда комиссия одобрит два испытания. Одно – с зачитыванием во время процедуры сценария релаксации. Другое – со стентированием сонной артерии на самой ранней стадии, и режим испытания был таков, что можно было запросто кого-нибудь убить. Вот это, второе, одобрили моментально! Но с гипнозом дело затянулось навеки» {430}.

Тем временем специалист по перинатальному уходу Эллен Ходнетт натолкнулась на сопротивление при попытке проверить влияние «атмосферной» среды на частоту осложнений – тусклый свет, картины природы, матрац на полу – по сравнению с обычной больничной палатой, где только оборудование и койка. В большинстве больниц ей попросту отказали, не пожелав вносить такие изменения даже при том условии, что оборудование останется на месте. «Любой, кто возьмется за это дело, столкнется с массой препятствий из-за взглядов и отношения администрации, не позволяющих даже начать испытание» {431}.