Дэниел Харрис - Подонок в вашей голове. Избавьтесь от пожирателя вашего счастья!

Бьянка превращала меня в балагура. Мне никогда и ни с кем не было так легко. Я пел песни, маршируя по квартире с недовольными кошками на плечах. Я придумывал им глупые прозвища. Когда она сидела в гостиной и пыталась работать, я исподтишка с помощью приложения включал в той комнате «Steppenwolf» [15]и с дурацкой улыбкой ждал, когда она войдет, цокая языком.

Она была великолепной во всех возможных смыслах. Мои родители ее обожали (конечно, профессиональная общность имела большое значение). К ней я обращался раньше, чем к остальным, с любым вопросом – от выбора галстука до конфликтов на работе. Она была единственной женщиной, с которой я мог представить себе создание семьи.

Я никогда до этого не влюблялся – я миллион раз жаловался на это Бротману. Я боялся, что просто не способен на это чувство, будучи слишком занятым собой. Все говорили: «Еще увидишь», но я никогда не «видел». А теперь внезапно это случилось. Огромным облегчением было найти в себе искреннее желание заботиться о Бьянке, о ее жизни и карьере, а не все время посвящать себе. Я чувствовал, что она мудрее и добрее меня, и я мог у нее этому научиться.

Романтическая история после десятилетий бесцельной холостяцкой жизни была глотком свежей воды посреди пустыни существования. С другой стороны, теперь я сосредоточил все свои невротические силы в работе. Бьянка не могла не заметить, что иногда по ночам я вставал и мрачный выходил из комнаты. «Что случилось?» – спрашивала она. «Ничего», – бурчал я, в один прыжок оказывался на диване, включал телевизор и пересматривал свой последний репортаж, который меня неизменно разочаровывал. Иногда я погружался в себя на несколько часов или – что еще хуже – срывался на нее без причины. Понятно, почему Бьянку огорчало такое поведение. Она не принимала это на свой счет, но как врач хотела привести все в порядок, и ее расстраивало, что она не может этого сделать.

Нельзя сказать, что она не понимала моей идеи «платы за успех». Все-таки эта женщина была лучшей студенткой в медицинском колледже и попала в специальную программу ординатуры, но все еще чувствовала, что должна стараться больше, чем остальные. Разумеется, она тоже приходила домой выжатой, но ее стресс был совершенно другого свойства. Она могла плакать из-за горя какого-нибудь пациента, я же жаловался на то, что кто-то из корреспондентов получил сюжет, который я хотел сделать.

Больше всего в моей работе Бьянку раздражала моя ненормальная привязанность к телефону. Я не выпускал его из рук, когда мы обедали, когда мы смотрели телевизор на диване. Он даже ночью лежал на тумбочке возле кровати. Она замечала, как я поглядываю на экран во время разговора, и бросала неодобряющий взгляд. Она говорила, что это все равно как выйти из комнаты в этот момент. В конце концов она убедила меня убирать ненавистный предмет (вместе с зарядным устройством) подальше, пока мы спали.

Одной из тех вещей, для которых мне нужен был телефон, были письма Теду Хаггарду. Примерно раз в месяц я писал ему, отчаянно пытаясь добиться эксклюзивного интервью, надеясь, что он вышел из своего укрытия. Помимо журналистики, меня очень интересовало, где он и чем занимается.

Почти через год он ответил мне. Когда мне удалось до него дозвониться, он рассказал невероятные вещи. Человек, помещенный на 11-е место в списке самых влиятельных евангелистов Америки, теперь жил со своей семьей в убогой лачуге в Аризоне, продавая страховки, чтобы прокормить себя. Что примечательно, его жена Гейл решила остаться с ним.

Несколькими месяцами позже, студеным январским утром в Нью-Йорке мы с Тедом начали его первое интервью для службы новостей со времени скандала.

Я сильно нервничал, и это было заметно. Явный признак того, что я нервничаю – мое лицо выглядит уставшим. И в тот день я действительно выглядел очень уставшим. Я пытался подпрыгивать и приседать, хлопать себя по щекам и стоять на морозе, но это не помогало. Мне просто было скверно думать, что предстоит интервью, в котором нужно будет противостоять человеку, которого я знаю и люблю.

Для съемки Вонбо арендовал студию в даунтауне, я сел в мягкое кресло напротив Теда, которого усадили на диван. В отличие от меня он выглядел совершенно спокойным перед ожидавшей его инквизицией. Он сидел в блейзере, но без галстука, отклонился назад и скрестил ноги.

Я сразу нырнул с головой. «Правильно было бы назвать Вас лицемером и лжецом?» – спросил я.

«Да. Верно», – сказал он с готовностью, словно ему не терпелось сбросить с себя этот груз.

«Считаете ли Вы, что должны извиниться перед геями?» – спросил я.

«Конечно. И я действительно прошу у них прощения. – сказал он. – Я глубоко сожалею, что так к ним относился. Думаю, отчасти я был таким яростным противником гомосексуализма как раз из-за своей личной войны».

Поразительно, но Тед продолжал говорить, что он не гей. Два года психотерапии, по его словам, избавили его от прошлых увлечений. «Сейчас я убедился в своей гетеросексуальности, хотя и нельзя не обращать внимания на то, что случилось, – добавил он. – Так что это простое и ясное определение мне не подходит».

Он сказал, что у него нет никаких проблем с женой. «У меня нет внутреннего конфликта».

«Почему бы просто не признать себя геем?» – спросил я.

«Потому что я люблю мою женю. Мне нравятся интимные отношения с ней. Я не гей».

Вы можете представить себе людей, которые думают: «Хм, кажется, этот человек не очень честен с самим собой»?

«Да, но у каждого свой путь. Люди могут меня осуждать. Я думаю даже, будет справедливо, если они осудят меня и если они подумают, что я не честен с собой».

Самым тяжелым в интервью для меня был момент, когда мы поставили запись, которую нам удалось достать. На ней молодой человек, бывший прихожанин Теда, рассказывал, как подвергся домогательству. Он описывал, как однажды ночью Тед забрался к нему в постель в номере отеля и начал мастурбировать.

Когда видео закончилось, Тед сказал: «Это правда. У нас никогда не было сексуального контакта, но я нарушил границу отношений, и это было недопустимо».

«Что Вы чувствуете?» – спросил я.

«Стыд. Это очень стыдно. Я просто… неудачник».

Когда все это закончилось, Тед не выглядел обиженным из-за того, что я устроил ему западню. Мы выпили кофе с ним и его женой, как если бы ничего этого не произошло. Мы много говорили о том, что Тед будет делать дальше. Он говорил, что уж точно не будет проповедовать в церкви. Спустя пару месяцев он попросил меня встретиться с ним и Гейл пообедать в отеле. Они придумали реалити-шоу и хотели спросить совета, как его запустить. Когда план не сработал, они начали новую церковь.

Больше всего в этом интервью меня поразило не то, как невнятно говорил Тед, не его странные заявления о собственной сексуальной ориентации и даже не решение его жены не подавать на развод. Было что-то еще более интересное. За ложью Теда была одна вещь, в которой он не сомневался: его вера. «Я никогда не чувствовал себя изгоем Бога», – сказал он мне. Я указал на то, что как раз из-за своих религиозных принципов он жил во лжи долгие годы. А он ответил, что дело не в учении Иисуса, а в «культуре ненависти», которую создала современная церковь. Даже в самые ужасные моменты жизни в Аризоне, рыдая каждый день в течение полутора лет и задумываясь о самоубийстве, он не отходил от веры и находил в ней утешение. Она давала ему ощущение, что эти муки – часть какого-то более глобального плана. И пусть все на Земле его ненавидят, но только не Создатель. «Я был уверен, – сказал Тед, – что Господь заботится обо мне».