Дэниел Харрис - Подонок в вашей голове. Избавьтесь от пожирателя вашего счастья!

Вдох.

Выдох.

Вдох.

Черт, кажется, мои ноги оторвутся где-то ниже коленей.

Давай же, парень.

Вдох.

Такое ощущение, что какой-то динозавр держит меня зубами за ребра.

Выдох.

Я проголодался. Здесь мертвая тишина. Интересно, кто-нибудь, кроме меня, еще сходит с ума?

Через час, полный ужасных мучений, я слышу мягкий звенящий звук, похожий на гонг. Учитель ударил по какой-то металлической миске – оказалось, что это колокол.

Все поднимаются и очень осознанно волочат ноги к обеденному залу. Я шагаю в каком-то оцепенении, словно из меня вышибли что-то дрянное. На улице образуется очередь. Ах, да. Нам ведь нельзя входить до тех пор, пока один из поваров не выйдет и не позвонит в колокольчик. В этом есть что-то жалкое.

Я оглядываюсь. Слово «йог» звучит довольно забавно – напоминает Мишку Йоги [36]. Но эти люди выглядят совсем не забавно. Оказывается, осознанность выглядит не так уж мило. Каждый находится в своем мире, изо всех сил стараясь отринуть все, кроме настоящего момента. У людей странные выражения лиц из-за усиленной концентрации – от пустоты до напряжения. Брошюра деликатно советует нам избегать зрительного контакта с другими участниками ретрита, чтобы не нарушать их медитативной сосредоточенности. Это единственное место на планете, где вежливее будет не сказать «Будь здоров», когда кто-то чихнет.

Одежда участников только подчеркивает сходство с вечеринкой зомби. Похоже, что большинство этих людей выросли в условиях суровой простоты, либо намеренной эксцентричности. Их вещи часто не подходят случаю или отстали от моды на пару десятилетий. Такое ощущение, что их выдернули из секонд-хендов. Один парень носит выбеленные гофрированные джинсы.

После завтрака – перерыв, а затем вторая сидячая медитация.

Хоть я и вернулся на стул, меня продолжает атаковать пронзительная боль в спине. Я все еще не могу держать концентрацию внимания дольше, чем один вдох-выдох. У меня что-то вроде боязни неудачи, и, возможно, именно из-за этого здесь медитировать гораздо сложнее, чем дома. Я чувствую себя новичком, попавшим в высшую лигу, но неспособным справиться. Не могу поверить, что буду сидеть на этом стуле в этой комнате среди этих людей еще 9 дней своей жизни.

На первой части медитации при ходьбе я пребываю в растерянности. Не имею представления, что такое медитация при ходьбе, поэтому мне остается просто гулять. Вокруг много животных: саламандры, оленята, дикие индюшки. Они подходят очень близко к людям и совершенно не боятся. Очевидно, «обязательство не вредить», которое мы приняли при регистрации, дошло до других живых существ. И люди относились к этому серьезно. Вчера вечером я видел, как какой-то парень в зале для медитаций показательно вынес на улицу жука на листке бумаги вместо того, чтобы раздавить его.

Третья сидячая медитация еще больше напомиет кошмар. Мое тело нашло еще один способ бунтовать: рот постоянно наполняется слюной. Я стараюсь не двигаться, но ситуация безнадежна, я не могу сидеть с полным ртом слюны. Я сглатываю, но каждый раз после этого рот почти сразу наполняется снова. Конечно, нельзя даже говорить о попытках сосредоточиться на ритме дыхания. Мой внутренний монолог почти полностью идет о том, когда же закончится положенное время.

Я слышал дурацкий колокольчик?

Это был колокольчик?

Нет, это не он.

Черт.

Черт, черт, черт, черт, черт… Черт.

Четвертая сидячая медитация: с нами сам Гольдштейн. Впервые Великий Человек говорит сам. У него глубокий низкий голос, но он говорит слегка в нос как все евреи Нью-Йорка. Этот акцент не могут убрать даже годы занятий медитацией в Азии. Каждый день в это время учителя рассказывают нам основные принципы медитации и отвечают на вопросы группы.

Гольдштейн начинает с пояснений относительно медитации при ходьбе. «Это не перерыв в работе», – говорит он. Другими словами, мы не бродим и любуемся пейзажем. Он объясняет задание: выбрать кусок земли длиной метров десять, а затем медленно ходить туда-сюда, осознавая свое движение. С каждым шагом нужно думать о том, как ты поднимаешь ногу, переносишь ее и ставишь. А потом снова. До бесконечности .

Отлично. Теперь от утомительного однообразия нельзя будет отдохнуть в течение всего дня.

Рассказывая об этом правиле, Гольдштейн просит еще кое о чем. Он хочет, чтобы после окончания каждой сидячей медитации мы не уходили из зала раньше учителей. Это, по его выражению, было бы более «пристойно».

Я обедаю в комнате, полной зомби. Почти все жуют с закрытыми глазами. Меня накрывает гигантская волна безысходности. Я чувствую себя одиноким и запертым в ловушке. Время, которое я потрачу в этом месте, кажется мне огромной массой воды в океане. Это чувство отчаянной тоски по дому похоже чувство, которое я переживал каждое лето, когда родители отправляли меня в летний лагерь.

Плюс ко всему я чувствую себя глупо. Почему я здесь, когда мог бы проводить время на пляже с Бьянкой? У нас с ней была пара сложных разговоров об этом ретрите. Она старалась поддерживать меня в «духовном приключении», как и во всем остальном, но было трудно не расстроиться из-за того, что я беру 10 дней отпуска ради медитации, особенно принимая во внимание, как мало у меня выходных. Помимо этого, когда я ездил в места вроде Папуа или Конго, я мог звонить ей хоть каждый день. Здесь же я был совершенно недосягаем.

Бьянка была не только расстроена, но и немножко напугана. Однажды она сказала, что я могу вернуться домой в уверенности, что я лучше нее, и это ее волнует. Я ответил на это с корявым снисхождением: «Если ты так представляешь себе буддизм, то я объяснил тебе хуже, чем думал». Мягко говоря, это не произвело должного эффекта. Хотя, вероятно, после этой фразы она уже не так плохо относилась к тому, что меня не будет дома 10 дней.

А теперь я сижу в комнате полной незнакомых людей идумаю: «Бьянка была права, мне не нужно было сюда приезжать. Какой же я дурак».

Когда волна тоски и сожаления доходит до крайней точки, я собираю всю свою осознанность, чтобы увидеть свои эмоции со стороны. Я говорю себе, что это просто мимолетные ощущения. Это не панацея, но так можно держать своих чертей подальше.

Во время следующей медитации на ходу я намечаю свою территорию во дворике перед залом для медитаций и медленно хожу взад-вперед, пытаясь отметить каждое движение. Поднять, перенести, поставить. Поднять, перенести, поставить . Если бы случайный человек обнаружил нас здесь шагающими как в замедленной съемке, он бы подумал, что в психбольнице учебная пожарная тревога.

Вернувшись на подушку, я продолжаю свой сизифов труд: толкаю валун собственного внимания по бесконечному склону. Я хватаюсь за дыхание, как за веревку на краю скалы. Я не хочу представлять собой сочетание боли, усталости и слюны. Мне кажется постыдным и даже возмутительным, что после года ежедневных медитаций я не способен даже просто зацепиться за Сейчас. Каждый виток мыслей вызывает самобичевание.