Григорий Курлов - Обалденика. Книга-состояние. Фаза четвертая

– В том, что каждый Дурак это сделать может, – хмыкнул Петя, – я ничуть не сомневаюсь, но ведь не каждый этим Дураком стать может.

– Для того, чтобы стать Дураком, – терпеливо пояснял голос, – усилия не нужны. Усилия необходимы только уму, чтобы умным казаться, чтобы знание свое в образы незыблемые облекать. В образ стены, скажем. А ты просто вынь из этого знания образ, а потом и лепи из такого безобразия все, что захочешь, например, мир, в котором стен не бывает вовсе.

Умолк голос, а Петя посидел еще немного, об услышанном кумекая, а потом взял дракона неверия своего, добавил к нему дракона тоски безнадежной, скрепил все это дело драконом усталости – закрутил да в себя словно таблетку принял. Силу от этого сразу же ощутил немалую.

Уставился затем старик на стену глыбистую, слабым светом едва освещенную. Смотрел он на нее, смотрел, пока не поплыла она перед глазами его, в мозаику однородную превращаясь.

И в этот момент Петя будто и сам исчез – словно ни тела у него не осталось, ни мыслей, ни знаний никаких. Одно лишь желание страстное, немысленное – чтобы не было стены перед ним.

Вот вокруг желания этого и позволил старик реальности новой выстроиться. А как вернулся он в состояние свое обычное да перед собой глянул осмысленно, то глазам своим не поверил – и вправду не было одной стены в темнице каменной. Раздались рядом с ним возгласы удивленные да восторженные, обнялись узники от радости великой и на свободу, прочь из полона Кощеева устремились.

Один только Петя бежать не спешил, вздумалось ему вдруг с Кощеем старшим поближе познакомиться да о предсмертии его непонятном разузнать побольше.

Стоял Кощей Предсмертный перед огромным зеркалом, в раму из чистого золота одетом, и внимательно в свое отражение вглядывался.

– Э-хе-хе… – вздохнул он сокрушенно и сказал, к старику нестарому обращаясь: – Бог, он ведь великий юморист, а если кто не верит, пусть просто в зеркало посмотрит.

Эх, Петя, – продолжал воздыхать Предсмертный, – поверишь ли, так хочется изменить мир к лучшему…

– Да ну? – искренне удивился Петя. – Это каким же манером?

– Да просто уйти из него, к чертовой матери!..

Внимательно слушал старик Кощея Предсмертного, внимательно всматривался в него – все хотелось ему тайну подлости его несусветной разгадать.

– Ведь не бывает в этом мире ничего плохого без причины, – думал он, – должен повод и для изуверства Кощеева найтись.

Общался он с Предсмертным целый вечер уже, но к разгадке пока не приблизился. Встретил его Кощей вначале насмешливо да неприязненно, хотел значимостью своей подавить да дерзостью жестокой изничтожить. Но, не найдя в старике ни страха, ни обиды, ни злости ответной, – растерялся, потому как не понял – к чему ему подлость теперь свою прикладывать, чем за живое его зацепить.

А как узнал он, что Петя и есть тот самый старик, что братца его меньшего когда-то уму-разуму учил, – так и вовсе его зауважал. О жизни предсмертной сказывать принялся да на невезучесть свою обижаться.

– В сказках ныне творится черт знает что! – говорил Кощей, то ли жалуясь на судьбу свою, то ли ругаясь на нее. – Начинают умирать даже те, кто никогда раньше этого не делал. Представляешь? Счастливчики! Один я застрял в этой жизни, как геморрой в причинном месте…

– Это как? – опешил Петя.

– А так, что никакого удовольствия от дела такого нет – ни самому посмотреть, ни людям показать. Так и живу – и себе не в радость, и людям в горесть.

Да неужто ты думаешь, Петя, что я сам своей подлости радуюсь? – сокрушался Кощей, в кои веки волю чувствам дав. – А что делать? В нутре своем я, может, и хороший, вот только снаружи стараюсь этого не показывать. Потому как – кому это нужно? Я прожил большую, интересную соседям жизнь… А для себя? Пожил, понимаешь, отвел душу… Вот только запамятовал, куда.

Жизнь моя, Петя, это всего лишь усталость, растущая с каждым днем, – продолжал Кощей речи свои слезливые. – И никакой радости в ней, окромя подлости, я для себя не вижу. А как иначе? Если не хочешь, чтоб тебе сделали подлость, – успей сделать ее раньше. Вот я и не хочу – хватит мне одного раза, сколько уж веков заклятье это проклятущее расхлебываю… Больше быть меньше подлее других не хочу.

Слушал Петя Кощея, слушал, да будто знакомое что-то в речах этих ему почудилось… Было в них нечто такое… однобокое, что ли, такое плоское да прямотой своей неполноценное, почти как… Как Царство Сонное!.. – вдруг понял старик. Такая же уверенность несомненная в правоте своей сквозила в речах Предсмертного, какая и царством тем спящим правила.

– Так вот в чем суть заколдованности Кощеевой, – думал Петя, – в его убежденности в правоте своей. Страшное, оказывается, это дело… Всю жизнь сдыхать да заживо гнить, а за правоту свою проклятую все одно цепляться…

А Предсмертный продолжал ныть, изо всех сил страдания свои живописуя.

– Осточертело ведь все, – жалился он, – уж столько лет в жизни моей ничего нового не случается. Болезни, и те давно закончились, какими можно было – всеми уже переболел, одни только последствия остались. Ветер, и тот, сколько себя помню, бесперечь, в одну сторону дует, придурок…

А может, и не придурок вовсе, – сказал Кощей, подумав немного, – может, это у меня просто с памятью плохо? Давно я это подозревал… Ведь хорошо помню, что жизнь меня научила многому, а вот чему именно – не помню, хоть убей. Еще, правда, помню, был у меня диагноз такой – сотрясение ягодиц головного мозга, может, из-за него все?

Муторно стало Пете от болтовни Предсмертного, на свежий воздух захотелось. Улучив момент, вышел он на балкон небольшой, а с него на плоскую крышу поднялся. Стоял потом, окрестности здешние озирая, солнцем вечерним расцвеченные.

Посреди крыши, словно украшение дорогое, высился флюгер огромный, формы замысловатой. Полюбовался им Петя немного, потом уже просто так на него смотрел, а затем снова – с интересом особым, пристальным. Наконец, не выдержал – подошел поближе, руками даже пощупал. Никогда он такого не видел.

Был прибит флюгер к крыше Кощеевой гвоздищами огромными, ржавыми. Прибит он был намертво – и ветер обреченно дул в указанном направлении. А что ему еще оставалось делать…

Смотрел на него Петя, смотрел, пока вдруг понимание к нему не пришло. Осознал он точку приложения проклятья Кощеевого – с флюгером оно как-то связано было. Через него вся незыблемость подлой жизни Кощеевой и удерживалась.

– Не в том ведь дело, кем и зачем проклятье это сделано было, – размышлял старик, – а в том, как в порядок все теперь привести.

Ну, флюгер, это как раз пустяки, – говорил он себе, – в этом-то я как раз Кощею помогу, а вот в остальном все только от него зависеть будет…