Рузанна Тихова - Возможно все. Как открыть успешный бизнес в России, все бросить, переехать в США – и начать сначала

Эта история влияет на меня и по сей день. Я до сих пор боюсь потеряться в незнакомом месте. Это не топографический кретинизм: я могу ехать с навигатором и в какой-то момент сбиться с пути. У меня есть понимание, что навигатор перестроит маршрут и я доеду до нужного места, но все равно испытываю сильный страх. Мне кажется, это и есть последствия травмы.

В детстве произошел еще один эпизод, который уже тогда давал понять, как на меня повлиял отъезд в Грузию. Мне было пять. Мы с братом еще спали, папа ушел на работу, а мама выбежала за хлебом – магазин был недалеко, минут десять туда-обратно. Я проснулась, увидела, что дома никого нет, и ужасно испугалась, что меня снова бросили. Я разбудила брата и сказала ему, что нужно громко плакать, чтобы кто-нибудь нас услышал. Сейчас мне смешно это вспоминать, но тогда было не до смеха. Мамы не было минут пять – она быстро вернулась и успокоила нас.

Я не виню своих родителей за то, что они передали меня на попечение бабушки и тети в таком раннем возрасте. Обстоятельства оказались сильнее них. Уверена, им тоже было непросто: дочь далеко, больной сын на руках. Тем не менее это сказалось на мне. Почти у каждого в детстве были свои травмирующие истории. Как сказал один психолог: нет детства без травм, есть родители, которые эти травмы либо усугубляют, либо помогают с ними справиться. На мой взгляд, очень важно помнить о своих травмах и вообще себя ребенком, чтобы оказать достаточную поддержку будущим детям.

В детском саду я никогда не была, потому что до того, как пойти в школу, меня часто отправляли в деревню в Грузию. В год перед учебой я тоже была там: поехала к бабушке на лето. Тогда я понимала, почему уезжаю, в деревне у меня уже были друзья, и я ждала этой поездки.

Перед школой я вернулась совершенно не городской девчонкой. В деревне все общались на армянском – я привыкла к этому языку, поэтому поначалу в школе мне было трудно. Другие дети научились алфавиту и чтению в садике, а я все лето говорила на другом языке и плохо читала по-русски. Классная руководительница все время заставляла меня делать это вслух: читать, читать, читать. Русский я не забыла, но перестроиться было тяжело, тем более что и в семье у нас общались и на двух языках. С социализацией проблем не возникало: вокруг меня всегда было много друзей, а вот с русским и чтением – да.

Одноклассники справлялись легче и быстрее, и на их фоне я казалась отстающей. В музыкальной школе я, наоборот, успевала лучше других и была звездой группы. Поэтому там мне больше нравилось проводить время.

Несмотря на все сложности, класс у нас был все-таки дружный. Когда, например, у меня сильно заболел живот, моего одноклассника Пашу – мы с ним хорошо общались и до сих пор дружим семьями – попросили проводить меня домой. Он был высокий, крепкий, а я – совсем маленькая. Паша все еще вспоминает тот случай, потому что моя мама в знак благодарности дала ему много шоколадных конфет.

Любимыми предметами в школе у меня были музыка и физкультура. Уже позже, в старших классах, я стала ненавидеть математику: не из-за самого предмета, а из-за учителя. У нее было предубеждение: если нерусская, значит глупая. Трудно начать разбираться в предмете, когда ты ребенок и на тебя психологически давят. Доходило до того, что я сама решала контрольные, а она меня обвиняла в списывании.

В аттестате у меня выходила тройка по алгебре, и она обещала, если я напишу ЕГЭ на четыре, поставить в аттестат четверку, чтобы не портить средний балл. Разумеется, я написала ЕГЭ на четыре, но и тут она меня обвинила в списывании и сказала, что поставит три. Папе многие родственники предлагали заплатить ей, чтобы она все-таки поставила четверку, но я была принципиальной девочкой и сказала, что категорически не хочу покупать оценку. Пусть лучше будет тройка в аттестате, главное – какие знания у меня есть.

С папой у меня отличные отношения, он меня понял и не стал платить за исправление оценки – тройка осталась. Лет через десять я приехала на встречу выпускников, и та учительница попросила у меня прощения. Еще в школе я говорила ей, что математика мне все равно не нужна, я буду заниматься только музыкой, и она наконец это признала – после того как я добилась успеха и даже выступила на одном из школьных мероприятий. Это был единственный раз в моей жизни, когда я столкнулась с предрассудками на национальной почве. Хоть та учительница при мне напрямую их не высказывала, это было понятно и без слов.

Думаю, я родилась со страстью к музыке. Помню, с детства хватала дезодорант или лак для волос и пела в него, как в микрофон, все, что приходило в голову. Когда подросла, вместе с друзьями устраивала концерты для родственников, которые приходили в гости. Мы не просто пели: у нас были репетиции, номера, костюмы. Некоторые дети даже не хотели идти к нам в гости, если знали, что у меня будет очередной прогон какого-нибудь танца и я ищу подтанцовку. Таким массовиком-затейником я была на протяжении многих лет. Уже с детства я вела себя как взрослая, слушалась старших, но мне всегда хотелось выделяться, быть первой, лучшей.

Позже концерты стали серьезнее. В начальных классах на уроках музыки в общеобразовательной школе учительница обратила на меня внимание. Уже тогда она поняла, что у меня есть талант к пению. Педагог занималась со мной дополнительно после уроков: готовила к конкурсу на телевидении.

Одновременно с обычной школой меня отдали в музыкальную, и там мне нравилось больше. Я всегда хотела петь, но отделения вокала не было, только фортепиано. Все ходили на хор, и в этом хоре мы с подругой солировали.

Я закончила восьмилетку, а после этого к нам в школу устроилась преподавательница пения – открыли вокальное отделение. Я была уже подростком, но мое желание петь никуда не пропало, и я поступила заново. Поэтому у меня два диплома музыкальной школы – фортепиано и вокал, оба с отличием. Толку от этого никакого, разве что приятно, когда ксерокопируешь документы – сотрудник удивляется: « О, у вас красный диплом ».

Я всегда верила, что с помощью музыки могу выразить себя на 100 процентов. Когда я пела или играла на фортепиано, мне казалось, что я попадаю в другой мир, что нахожусь в каком-то другом измерении. Я до сих пор считаю, что люди, связанные с искусством, отличаются от остальных.

Мой брат, когда еще не занимался музыкой, все время надо мной подшучивал. Я могла часами играть одну ноту на инструменте и повторять ее голосом, уходила глубоко в себя, а он ворчал: « Ну вот, опять она с ума сходит ». Я погружалась в творчество: играла пьесы, сочиняла мелодии, записывала их, подбирала стихи и пыталась положить их на музыку.