Ника Смирнов - Самопревосхождение

– Почему?!

Она опять быстро отошла к окну, отвернулась от меня, достала платок и стала прикладывать его к глазам. – Сонечка умерла…

…Не знаю, через какое время я очнулся. Мама всё так же стояла у окна и плакала. Я подошёл к ней, обнял за плечи и прижался к ним щекой.

– Ты её очень любила?

Мама повернула ко мне своё такое родное, такое милое, заплаканное лицо с припухшими губами:

– Почему «любила»? Я и сейчас её люблю, и буду любить всегда. Она нас всех вырастила – и меня, и Верочку, и вас с Асей.

Мы немного постояли рядом, молча. Потом мама осторожно освободила плечи из моих рук, выпрямилась, как струнка, подошла к зеркалу и стала приводить себя в порядок. Я, не отрываясь, смотрел на неё, мало что понимая, а потом вдруг заметил, что думаю о том, как ей идёт это чёрное платье и как хороша её головка с гладко зачёсанными и собранными назад в большой узел тёмными волосами.

– Мама! Ты красавица.

Она не могла не улыбнуться, но улыбка получилась грустной и быстро пропала.

– Ты останешься здесь. Постарайся примирить Еву с Дианой.

– Значит, Ева здесь?

– А где же ей быть? Ася приехала и снова скоро уедет. Бедная девочка, теперь она «круглая сирота».

И в ту же секунду в проёме между комнатами появилась Ева и села на пороге, аккуратно поставив перед собой передние лапы, изящно обвив их своим пушистым хвостом, и стала смотреть на меня, не мигая. С другой стороны неслышно вошла Диана и не менее изящно села рядом со мной.

– Ну вот, – сказала мама, – они всё понимают лучше нас, – и ушла в прихожую одеваться. Я было пошёл за ней, но она махнула рукой, заставляя меня остаться. Я вернулся, лёг на диван, и Ева сразу устроилась у меня на груди, но сегодня она молчала и не пела своих загадочных песен. Диана расположилась на коврике рядом с диваном, уткнув свою голову мне в плечо. Я чувствовал, мы вместе были как одно целое.

…Мама пришла поздно, протянула мне запечатанный пакет.

– Здесь ключи от загородного дома Софьи Алексеевны, если ты захочешь туда зайти.

– Я-то, конечно, захочу.

Внутри пакета был конверт, а в нём листок гербовой бумаги, на котором чётким почерком от руки было написано:

Дорогой Ника!

Вы чрезвычайно меня обяжете, если заглянете в мой дом в любое удобное для вас время и выберете что-либо, что вам понравится, – на память. Пожалуйста, не стесняйте себя и поверьте, мне это будет очень приятно.

Приношу свои извинения за то, что не успела сделать этого раньше.

Искренне ваша С. А.

Это было первое настоящее письмо, которое я получил в своей жизни. Даты не было.

Уже на следующий день я стоял перед домом Софьи Алексеевны с ключами, ещё не смея сразу войти. Потом решился. Дверь легко отворилась. Внутри было пустынно, тихо, холодно и очень красиво. Все вещи застыли на своих местах, как будто зная и ожидая, что их разбудят. Я принёс дрова, растопил печь и, не раздеваясь, долго сидел, глядя на огонь, ни о чём не думая. Потом понял, что всё-таки думаю: о вещах вокруг как о живых существах, о том, что если научиться смотреть на них долго и попытаться понять, то можно услышать их тихое дыхание и то, как они тебя слушают, прежде чем с тобой заговорят, и ты сольёшься, например, с этой безмолвной бронзовой вазой или портретом, вас ничто не станет разделять, и, может быть, ты даже почувствуешь что-то ещё, должно быть, душу самого творения…

Дом быстро и охотно наполнялся теплом, постепенно оживая. Я снял куртку, поднялся на второй этаж в мастерскую, откинул тяжёлую портьеру и вошёл. На подрамнике в центре стоял портрет девушки, очень похожей на Софью Алексеевну, как я её представлял себе в юности: те же синие глаза, те же густые волосы, только без седины, отливающие насыщенным каштановым цветом, были заплетены в длинную косу. Портрет был удивительно хорош, особенно по контрасту с окружающим пейзажем: за окном – ранняя, слякотная, пасмурная петербургская весна, а на картине – буйное цветение красок лета. Девушка сидела на низенькой скамеечке в саду под деревом, естественно освещённая ярким полуденным солнцем. Лучи пробирались к земле и человеку сквозь вязь листьев и веток, по пути обогащаясь замысловатым рисунком теней. Девушка смотрела прямо на меня.

Глаза её сияли, губы вот-вот готовы были раскрыться в радостной улыбке, и вся её тонкая, гибкая фигурка, и даже эта цветастая летняя юбка, широко раскинутая по траве, были полны ощущения такой непреходящей, никогда не заканчивающейся жизни, что, мне показалось, я даже тихо застонал от бессилия и невозможности что-либо изменить или вернуть назад. И в это мгновение я почувствовал лёгкое движение у себя за спиной, обернулся и увидел Диану, которую оставил во дворе, а рядом с нею Асю. Я сразу её узнал, более того, сразу понял, что на портрете изображена именно она, а не Софья Алексеевна, хотя её современный молодёжный «прикид» был совсем не похож на тот, что изображён на картине, а волосы, перетянутые на лбу узким ремешком из тонкой кожи с орнаментом, не были заплетены в косу, но свободно распущены по плечам.

– Привет, – сказала она спокойным, негромким голосом, почти как у Софьи Алексеевны. – Тоже разгадываешь «Тайну»? Тогда это надолго.

– Ася… – Я встал, не зная ещё, как себя с ней вести. – Вижу, вы подружились, – кивнул я в сторону Дианы.

– Легко, – согласилась Ася.

Я чувствовал себя неловко, как чужой человек в чужом доме, неизвестно, на каких основаниях оказавшийся здесь. Наверное, поэтому я машинально вынул письмо Софьи Алексеевны и протянул его Асе.

Она лишь мельком взглянула на конверт и строго спросила:

– Ты хочешь, чтобы я прочла… чужое письмо?

– Да.

Она как-то очень быстро пробежала глазами по листку, вложила снова в конверт, очаровательно улыбнулась и вернула его мне:

– Так ты уже выбрал здесь что-нибудь?

– Нет…

– Ну, время есть.

Ася легко двигалась по мастерской, перебирая, рассматривая, поглаживая, как бы лаская, предметы.

– А можно я буду просто приходить сюда и… – я запнулся.

– И что? – Ася чуть насмешливо поглядывала на меня, продолжая неслышно ходить, что-то переставлять, направлять, раздвигать, так что вскоре помещение, не знаю, каким образом, сделалось обжитым и уютным.

– Читать, например…

– As you please. А если ещё будешь и протапливать дом, то совсем прекрасно.

Она развернулась и близко подошла ко мне. Ася была очень тонкая и почти такая же высокая, как я. Она пристально, не мигая («как Ева», – подумал я) посмотрела мне в глаза, как будто что-то проверяя перед тем, как сделать решительный шаг, и вдруг сказала:

– Пойдём, выпьем…

Я даже вздрогнул от неожиданности.

– …помянем Сонечку.

Мы все трое, вместе с Дианой, спустились в гостиную. Ася похозяйски (хотя, что я говорю, она была и есть здесь самая настоящая хозяйка) открыла бар, достала бокалы и предложила мне самому выбрать, что я буду пить. Выбор, надо сказать, был большой. Ася уверенно, почти не глядя, взяла какую-то бутылочку и плеснула себе в бокал, а я немного застрял, разглядывая этикетки. Потом мы молча, не чокаясь, как и положено у нас, выпили: я – «за Софью Алексеевну», она – «за Сонечку», – и сели.