Арина Барда - Валя-Виталя

– Как же мы не догадались обменяться еще и адресами! Тогда Валя с Сережей могли бы к нам приехать! Или мы бы к ним поехали! – воскликнула мама.

Мы перерыли все вещи еще раз, но записку с телефоном так и не нашли. Делать было нечего. Мы переоделись, достали купальные принадлежности (при этом выяснилось, что красный надувной матрас, купленный специально для этой поездки, мы забыли в Москве) и уныло потащились на пляж, который оказался совсем не близко – пять остановок на автобусе. Надо же! Когда я мечтала о море, то представляла, что до него будет совсем рядом – дорогу перейти – и вот оно. Настроение испортилось окончательно – путешествие, начавшееся так здорово и многообещающе, вдруг превратилось в череду разочарований, неудобств, непредвиденных задержек и потерь.

От пляжа ничего хорошего я уже не ждала – после такого-то утра – и мои ожидания оправдались. Подойдя к широкой полосе горячего желтого песка, за которым игриво поблескивало море, мы с мамой растерянно остановились – вокруг повсюду лежат, сидят, бегают, прыгают полуголые люди. Ни пятачка свободного. Немногим счастливцам удалось урвать облезлые деревянные лежаки – наверное, занимали с рассветом, а теперь боятся от них отойти – купаются по очереди, оставляя на дежурстве кого-то из своих. Большинство расположилось на разнообразных ковриках, полотенцах, да и прямо на песке.

В море та же кишащая масса – разноцветные купальники, мячи, круги, матрасы хаотично перемещаются туда-сюда, баламутя воду. И всё это сопровождается криками-визгами детей и взрослых.

Ой-ой. Вот попали. Но делать нечего, мы с мамой стали опасливо пробираться между распростертых тел, озираясь по сторонам и пытаясь найти незанятый кусочек пляжа, чтобы на нем пусть даже не лечь, а хотя бы разложить вещи. Мама щурится от яркого солнца. Мне проще – я надвинула на глаза бело-розовую панаму, которая отбрасывает тень на лицо и создает ощущение уюта и защищенности от окружающего недружелюбного мира.

Десять шагов, двадцать, пятьдесят… Жарко, по спине бегут капельки пота, в сандалии забивается горячий песок. Я продолжаю идти, оглядываясь по сторонам, и внезапно натыкаюсь плечом на что-то мягкое и круглое – оказалось, что это живот пыхтящего дядьки, который бережно несет полную кружку пива к своему коврику. Дядька отчаянно старается не расплескать драгоценную жидкость. Но несколько капель и кусок пены все-таки перекатываются через бортик кружки и как в замедленном кино сползают по стеклу вниз, посверкивая в лучах солнца. Дядька смотрит на меня с немым укором и глубоко вздыхает, в глазах ясно читается мысль – надоела эта мелюзга бестолковая.

– Извините, мужчина, – говорит ему мама с вымученной улыбкой, потом резким голосом бросает мне, – Смотри, куда идешь, а не ворон считай. И пошевеливайся…

Ну вот, началось. У мамы было странное качество – когда у нее что-то не ладилось, или она неважно себя чувствовала, или просто было плохое настроение, она начинала срываться на меня, как будто я – источник всех ее неприятностей. Даже если я вела себя тише воды ниже травы – это не спасало. Мама распаляла и накручивала себя все больше и больше. Любые мои слова, попытки оправдаться или утешить маму были не просто бесполезны, они вызывали новый виток недовольства и обидных реплик с ее стороны.

От конкретной проблемы мама быстро переходила на личности, точнее – на мою личность, полную изъянов, как уличная собака – блох. Когда она исчерпывала тему моих сегодняшних недостатков, которые перечисляла подробно и с удовольствием, она начинала вспоминать мои прошлые прегрешения, смакуя подробности и добавляя новые, еще более ужасающие. Когда и эта тема исчерпывались, мама переходила к моим будущим безобразным проступкам. Меня такие разборы полетов очень обижали, особенно в отношении будущего – ну почему она решила, что я обязательно совершу все те нехорошие вещи, в которых она меня заранее обвиняет. И вообще, почему я должна испытывать вину за то, чего еще не сделала, не говоря о том, что в уже совершенных грехах половины описанного мамой не было, как не было тех мыслей и желаний, которые она мне уверенно приписывала и за них отчитывала!

Мама всегда красной нитью проводила мысль, что у нее тяжелая многотрудная жизнь, полная лишений и жертв во благо семьи, а близкие, особенно родная дочь, не говоря уж о муже, нечуткие и неблагодарные бездельники, не способные оценить принесенные жертвы, проявить хоть капельку внимания, заботы и ударить палец о палец, чтобы хоть чем-то ей помочь. Этот «палец о палец» был особенно мил маме, и она вспоминала о нем при каждой выволочке. Она обожала крылатые выражения и частенько в периоды злобствования заявляла, что мне все «как об стенку горох», «хоть кол на голове теши», и вообще «что в лоб, что по лбу», потому что «а Васька слушает да ест».

Приступы недовольства случались у мамы регулярно пару раз в месяц, и на основании предыдущего опыта я знала – единственное, что мне остается в данной ситуации – это молча терпеть, пока мама не отойдет, слив на меня весь накопившийся негатив. А отойдет она, скорее всего, не раньше чем через три-четыре часа, если, конечно, ее не расстроит что-нибудь еще – тогда пиши пропало. Бывало, что подобное состояние затягивалось у мамы на несколько дней и после острой фазы, когда мама непрерывно костерила меня, сменялось фазой молчаливого укора – мама со мной переставала разговаривать, игнорировала меня, всем своим видом демонстрируя глубокое разочарование в жизни вообще и во мне в частности.

Поначалу мама пробовала сыграть в подобную игру с папой – но не получилось. Папа обычно ехидно говорил что-то вроде «так-так, я опять в чем-то провинился, узнать бы еще, в чем именно» или «конечно, тебе памятник поставят за твои подвиги» и удалялся в свою комнату. Мама преследовала его и там, продолжая отчитывать, но потом папа поставил задвижку на дверь изнутри и как только видел, что тучи сгущаются, наливал кипяток в термос, запасался бутербродами и резво ретировался к себе, только задвижка щелкала. Или, если был подходящий сезон и хорошая погода, собирал сумку, хватал велосипед и отправлялся на весь день в ближайший лесопарк. Мне же деваться было некуда – в нашей трехкомнатной квартире отдельная комната была и у меня, но она не запиралась, мама настигала меня там и устраивала словесную головомойку.

Тем более, никуда не скрыться сейчас, на людном пляже Севастополя. Я опасливо скашиваю глаза на маму – ну точно, лицо напряженное, губы поджаты. Вот-вот начнется занудное бурчание. В желудке возникает сосущая пустота. Ну почему мне только десять лет и я не могу повернуться к маме, гордо расправив плечи, вытянуть руки в ее сторону и несколько раз стукнуть указательными пальцами друг о друга перед ее лицом! На тебе, хочешь, чтобы я палец о палец ударила – вот, смотри, пожалуйста, как у меня хорошо это получается. Теперь ты довольна? А потом повернуться и уйти от нее навсегда – раз я такая нехорошая и отравляю ей жизнь, пусть живет без меня.